коммунизм и переворот в сознании крестьянина. Вообще, сколько ни смотришь очерков прежних лет, очень мало говорится в них о сложностях и противоречиях жизни. Очеркист — гость самых зажиточных колхозников, собеседник самых замечательных людей страны, очевидец самых эффектных зрелищ, и жизнь вокруг пышет и румянится, как праздничный пирог. Еще одна глубокая ошибка укоренилась именно в очерках. Ее почвой явился разрыв между писательским и читательским мироощущением и жизненным опытом. Мы помним целую серию очерков о великих стройках. Главным их героем бывал обычно шагающий экскаватор «ЭШ», либо экскаватор другой марки, либо, наконец, человек-машина, сросшийся с агрегатом, как бедуин со своим конем. Рабочий без лица и живых чувств, отличительным признаком которого были мускулистые «умные» руки, лежащие на штурвале машины, — вот в каком качестве видели мы человека в этих «производственных» очерках. Например, в очерке «Для счастья народа» В. Полторацкого декларируется преклонение перед разумом и доблестью человека-строителя, но видно лишь подлинное изумление автора перед обилием механизмов, в котором он потерялся и чувствует себя не в пример менее удобно, чем любой из рабочих. Писатели упускали из виду одно обстоятельство: народ наш уже не поражается технике, как это было в 20-е годы. Люди, собственными руками сооружающие все технические диковины и промышленные гиганты, не разделяют с очеркистом его наивного удивления перед машиной. В стране столь массовой квалификации не технике оды нужно слагать, а людям. Любой человек, читатель наших праздничных очерков, знакомый с жизнью социалистического производства и колхозной деревни, мог установить степень отклонения от правды жизни в книгах. И это постепенно отводило значительной части литературы, в частности очерковой, малопочетную роль «воспевателя», вместо того чтобы ей участвовать в переделке действительности, в искоренении наших недостатков, в выжигании всего зла, оставшегося в нашей действительности. Вот почему таким значительным, принципиально новым по подходу к жизни явлением стали очерки В. Овечкина, Г. Троепольского, В. Тендрякова и других. В них вставала перед читателем подлинная деревня наших дней, с ее достижениями, трудностями и противоречиями. В них мы увидали действительное положение: русская колхозная деревня, неизмеримо ушедшая вперед по сравнению с деревней 20-х годов, новые условия труда, новые нравственные нормы, но при всем том резкие недостатки — и в партийной работе, и в экономике, и пережитки капитализма в психологии. Какая огромная польза содержится в критике В. Овечкиным «борзовщины», тяжелого порока партийного руководителя, разрывающего связь с народом — с тем народом, в котором есть столько умных и даровитых людей, обладающих опытом, — и заменяющего вдумчивую работу с людьми жестким командирским окриком, наскоком, демагогией! В очерках В. Овечкина, Г. Троепольского, В. Тендрякова приходят вопросы более глубокие: анализ мешающих нам недостатков, анализ жизни и психологии колхозника, задачи ликвидации всего, что является отступлением от партийной политики в деревне. В центре внимания этих очерков — действительное благосостояние и счастье человека, улучшение хозяйствования, нравственное преображение тружеников земли и города. Надо сказать, что, таким образом, очерк в настоящее время вновь выдвинулся на передовую линию. Он «ведет» литературу. Очерк вновь обретает свою особую, более всего присущую ему силу — стремительное, разведывательное познание жизни во всех ее сторонах и в быстротекущих сменах явлений. Теперь, после целого ряда реалистических очерков, мы уже встретим с недоверием и протестом любое буколическое произведение. Надо, впрочем, сказать, что и в период «бесконфликтности» наш очерк — в силу того, что он стоял в более непосредственной близости к жизни, — не дошел до такой степени украшательства, как это было в романах и повестях. Во всяком случае, мы знаем ряд реалистических очерков А. Колосова, В. Полторацкого, И. Рябова, в которых сохранялась верность правде хотя бы в отношении деталей, фона жизни героев. Часто мы видели в них жизнь в ее разноречии и контрастах, сырой, неприбранной, с фактами, несшими в себе всю сложность жизни. Например, в очерке В. Полторацкого «Бессарабская степь» мы видим, какие тяготы и несчастья принесла молдаванам двухгодичная засуха, с каким трудом сельское население республики, с помощью государства, выбиралось из лишений и трудностей. Много правды в очерках К. Буковского, посвященных волго-донскому казачеству, осваивавшему места новых поселений после переноса станиц, вызванного грандиозной стройкой. Эта линия в послевоенном очерке была всегда, но теперь мы все чаще видим на страницах очерков жизненные факты в их многосторонности. Впрочем, в ответ на требование показа жизни в ее фактическом, а не желаемом, иллюзорном обличье, в ответ на требование максимального доверия к фактам действительности, в последнее время раздаются также и резкие протесты и попреки. При этом литераторы, негодующие на изображение «сырых» и сложных житейских фактов, которые не укладываются в привычные и поверхностные представления о «хорошем» и «дурном», ссылаются на известную мысль В. И. Ленина: «Факты, если взять их в их целом, в их связи, не только «упрямая», но и безусловно доказательная вещь. Фактики, если они берутся вне целого, вне связи, если они отрывочны и произвольны, являются именно только игрушкой или кое-чем еще похуже» 1 . Но одно дело ленинское требование, чтобы факты брались «в их целом, в их связи», а другое дело — подмена реальной связи отвлеченным представлением о «должном», о «желаемом», пренебрежение к многочисленным фактам, которые с этими субъективными представлениями, подменяющими реальную жизнь, не согласуются. Ложный взгляд на отбор фактов привел к тому, что нашим потомкам будет странно и непонятно, почему же во многих книгах 40-х и начала 50-х годов нашего столетия нет и намеков на те серьезнейшие недостатки и беды сельского хозяйства, о которых шла речь на сессии Верховного Совета летом 1953 года и на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС. Ведь и то, что мы знаем из книг, и то, что мы узнали из партийных и государственных документов, — все это говорится об одних и тех же колхозах, об одном и том же историческом времени… Игнорирование будничной «арифметики» фактов во имя некоей «высшей алгебры» не может привести ни к чему хорошему. Очеркист должен особенно внимательно присматриваться к всевозможным рядовым эпизодам и явлениям жизни, чтобы полнее, правдивее отразить ее. понять ее сдвиги и изменения в целом. 1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 350. Часто в единичных фактах открывается смысл, который приводит нас к постепенному осознанию именно того «целого» (для данной области), тех «связей», о которых говорит В. И. Ленин. В качестве примера можно привести частный факт, изложенный в очерке В. Ардаматского «После суда». В нем излагается современная история о сыне «крупного человека», «барчуке», воспитанном в холе, в потакании всем капризам и выросшем в преступника, паразита на теле нашего общества. Случай, как видим, частный, можно было бы сказать, всего лишь «фактик» на фоне наших достижений в воспитании молодого поколения, на фоне комсомольского натиска на целинные земли. Но какой серьезный изъян в нашей школьной, воспитательной работе, в нашем семейном быту открывает этот очерк! Там, например, впервые говорится о совершенно нелепом и позорном явлении — о каких-то особых школах для детей крупных деятелей науки, искусства, политики, о школах, возле которых по утрам выстраиваются автомашины, как перед министерством, — дети знатных родителей не любят ходить пешком… Партия и Ленин зовут нас «выжигать» наши недостатки, бороться с несчастьями человека, остро видеть и оценивать любой факт, любую мелочь, которая может разрастись до бедствия, если вовремя не обратить на нее внимание общества, не испепелить ее хотя бы словом. У Гёте есть изречение, смысл которого приблизительно таков: вы думаете о низвержении царств, меня же делает несчастным один разрушенный дом бедняка. Дороже всего в наше время, заботясь о великих заданиях и целях, не выпускать из виду рядового человека, его простую, частную жизнь со всеми ее сторонами. Ибо из чего же складывается все на свете, как не из
