отдельных жизней отдельных людей? Известно, что в 40-х годах прошлого века огромную роль в становлении реализма сыграла «натуральная школа» Белинского — Гоголя. Одним из больших достижений этой школы, подготовившей расцвет русского реалистического романа, был очерк. Вспомним замечательные очерки Некрасова, Тургенева, Григоровича, отличительной чертой которых была чрезвычайная зоркость, любовь к правде, к жизни, как она есть, умение под помпезной внешностью явлений разглядеть их сущность. Нам думается, что и сейчас одним из средств освобождения литературы от отвлеченности может стать простой «натуральный» очерк. Пусть это будет очерк «нравоописательный», «производственный» или «путевой», но всегда в нем должна быть неприкрытая правда жизни как в главном, так и в деталях. Пусть необходимые очерку «отбор» и «группировка» черт действительности не превращаются здесь в отбор лишь всего наилучшего и игнорирование неугодного. Пусть будет больше и больше очерков о «наших достижениях»! Мы мечтаем прочитать очерки о молодежи, устремившейся на освоение целинных земель, документальные книги-летописи о великих стройках на Ангаре и Иртыше, очерки о зарубежных странах и народах, подобные очеркам П. Павленко об Италии, Ильфа и Петрова об Америке, С. Образцова о Китае и т. д. Но напомним, что вслед за поэмой «Хорошо!» В. Маяковский собирался писать поэму «Плохо», бичующую наши недостатки. Иногда «жертвой великому делу» называют неправомерное нанесение простому человеку обид и ущербов, нежелание по-настоящему заботиться о нем. А ведь когда приходит срок, простой человек всегда оказывается на высоте положения, у него хватает собственного разума понять, где правда, и вступиться за нее всем народом… Так не будем же холодно, чистоплюйски пренебрегать ни единым «частным» (но все же массовым по значению) явлением жизни. В связи с этим встает еще один важный вопрос. Очерк, как известно, в силу своих специфических черт предоставляет писателю широкую возможность самовысказывания. Этим своим качеством очерк близок — как ни покажется это на первый взгляд удивительным — лирическому стихотворению. Например, один из классических очерков — «Певцы» И. С. Тургенева. Это не только высокопоэтическая, верная действительности «зарисовка», но как бы лирическая исповедь художника, захваченного чудом народной талантливости. Полноправным действующим лицом здесь является сам автор. Вызывает возражение мысль Мариэтты Шагинян, высказанная ею в предисловии к книге «По дорогам пятилетки»: «У классиков русского очерка… момент личного раздумья, начало описательное, философско-лирическое преобладало над тем, что мы называем «оперативностью», то есть быстрым и непосредственным воздействием на жизнь». Хочется заступиться за классиков. Наличие в их очерках личного раздумья, философско-лирического начала не только не может быть противопоставлено «оперативности», но, наоборот, тесно с нею связано. Это придавало классическому очерку ту недостижимую силу, которая делает его образцом жанра. «Оперативность» тогда называли иначе. Но, однако, вспомним, каким залпом по крепостничеству были «Записки охотника» И. С. Тургенева, как моментально отзывался на «русские дела» А. И. Герцен, и сколь многое в России (вплоть до политики царского двора) зависело от его «философско-лирических раздумий». А гениальные сатирические очерки Щедрина с их не снящейся нам «оперативностью»! А Глеб Успенский, про которого Короленко писал: «То, что еще только мелькало впереди смутными очертаниями будущей правды, — за тем он гнался страстно и торопливо, не выжидая, пока оно самопроизвольно сложится в душе в ясный, самодовлеющий образ. Он пытался обрисовать его поскорее для насущных потребностей данной исторической минуты…» Нам думается, что подчеркивание для современного очеркиста важности «оперативности» в ущерб психологии, философии и лирике является глубоко неверным. «Момент личного раздумья» придает очерку высокую публицистичность, накладывает на него печать размышления писателя о важнейших проблемах времени, которые он угадал в ряде живых фактов и явлений. Это свойство объединяет писателя и читателя, заставляет требовательно работать мысль, глубже понимать жизнь. Нет, ни во имя «оперативности», ни во имя чего-нибудь другого искусство не должно уступать ни шагу. Собственно, для великих мастеров прошлого и не существовало такой дилеммы. Все, чем откликались их душа, ум, талант на события жизни, выходило злободневным, глубоким, художественным, вековечным. На новом историческом этапе развития советского общества очерк играет роль передового отряда, авангарда литературы, открывающего для «больших» художественных замыслов новые темы, новые стороны жизни. У очеркового жанра есть свои специфические, трудно и лишь отчасти преодолеваемые слабости — отрывочность, малый охват действительности, неизбежная сжатость, локальность. Но у очерка есть такие преимущества, каких нет у многих других видов словесного художества. В нем может соединяться и сюжетный рассказ, и сценка, и статистическая выкладка, и публицистический выпад, и поучение. Очерк — одна из самых разносторонних и свободных литературных форм. 2 Вот уже много времени не затихают споры о «специфике» очерка как жанра, об особенностях его литературной формы, об определении очерка и принципах художественного анализа. Неразработанность теории очерка, отсутствие «очерковедения» объявляются подчас основной причиной отставания самой практики, в частности — некоторого пренебрежения к очерку со стороны видных писателей. Такое преувеличение роли литературной теории вряд ли можно счесть правильным. Все-таки те великие образцы очерка, которые нам оставили классики, никак не явились следствием каких-то новооткрытий в теории. И наоборот, излишнее теоретизирование в этом направлении не вело к ощутимым достижениям на деле. (Вспомним, например, бурную деятельность Лефа.) Но, конечно, к осознанию художественной природы очерка нужно стремиться. К сожалению (вернее, к счастью), очерк — такая многообразная и вариативная форма, что лишь самые общие, ни на что конечное не претендующие определения могут как-то охватить его во всех качествах. Одним из таких общих определений явится установление некоторых бесспорных свойств этого жанра. Очерк — малая повествовательная форма, в основе которой лежит реальный факт. Очерк, при его обязательном документальном, повышенно познавательном содержании, однако, необходимо обладает художественно-реалистическим воплощением, то есть образной формой, особым словесным оформлением, эстетическим воздействием. Все это отражено в известном определении А. М. Горького: «Очерк — нечто среднее между рассказом и исследованием». Причем слово «среднее», нам кажется, нужно понимать не как «расположенное посредине» между тем и другим, но как являющееся одновременно и рассказом и исследованием, объединяющее две основные функции — художественную и научно-познавательную. Главное, специфическое для очерка — это то, что он «списан с натуры», что это жанр документальной прозы. В других литературных произведениях описываемое могло быть на самом деле или не быть, случиться или не случиться; выдуманное, вымышленное событие там так же приемлемо, как и подлинно случившееся. В очерке, как правило, содержанием является нечто действительно бывшее, случившееся, что мы увидели бы и сами, оказавшись в одних обстоятельствах с автором, подтверждаемое очевидцами, документами и т. д. Очерк — это как бы корреспонденция с места действия, это размышление писателя над рядом фактов, это рассказ о судьбе действительно существующих людей, описание в действительности увиденного пейзажа, проделанного похода, путешествия, это, наконец, исторический экскурс. Но всегда в его основе — факт, всегда писатель, если он не верхоглядски подошел к жизни, может сказать: «Да, так было»; и не только в высшем смысле, имея в виду верность передачи типических характеров в типических обстоятельствах, но в самом прямом и буквальном смысле — так действительно было, он это видел там-то и тогда-то. Таким образом, в очерке к силе искусства и мысли автора прибавляется еще и сила очевидца, а еще лучше — прямого участника событий. В лучших советских очерках ярко отразилась эта двойная
