Штейна и «Сердце не прощает» А. Софронова. Но если бы пороки бесконфликтности заключались лишь в том, что искусство сторонилось изображения борьбы, конфликтов, сложностей, существующих в действительности, и показывало наш день, который «тем и хорош, что труден», как сладчайшую и организованную идиллию, то мы уже сейчас могли бы праздновать первые победы. Не воробьиные стычки «хорошего с лучшим», а подлинные конфликты, драма непримиримости, напряженность чувств — все это есть уже в сюжетах пьес и — увы! — порою выглядит даже чрезмерно мелодраматически, как, например, финал пьесы «Сердце не прощает» или некоторые безвкусные эпизоды пьесы «Крылья» (линия Анны и Ромодана). Но принципы изображения действительности как «улучшенной природы» породили и ряд канонических способов обработки жизненного материала. «Способы обработки», употреблявшиеся в бесконфликтной пьесе, ее «метод» состояли в том, что драматург строил пьесу на каком-нибудь тезисе, механически заимствованном из политико-хозяйственной области и разложенном по действующим лицам: вот — противники, вот — сторонники, — а не создавал ее в художественно-образном познании жизни. Я не хочу утверждать, что в те годы у нас совсем не было настоящих пьес, не было драматургов, которые сохраняют верность жизненной правде вопреки любым поветриям, — речь идет о потоке пьес, в которых идейность подменялась холодной высокопарностью, а современность — мнимой злободневностью. В них-то и рождался тот прямолинейный антиобразный дидактизм, который любую интереснейшую жизненную тему превращал в скучнейший урок нравоучений. Это было самым вульгарным искажением принципиального, эстетического «устройства» драмы, ее специфики, истощением ее художественной силы. И вот теперь, отдавая должное остроте и жизненности конфликтов, используемых ныне нашими драматургами, нельзя все же не заметить, что наивные, антиреалистические «способы обработки» бесконфликтной пьесы еще живы; они наличествуют и в ряде новых, смелых и умных по теме пьес, с ними нужно бороться, отстаивая подлинное, глубокое и специфически образное искусство драмы, творчески смелое понимание драматургического реализма как правды искусства, которой претит натуралистическая «буквальность», разжевывание, схематизм. В задачу этой статьи не входит всесторонняя оценка тех или иных современных драматургических произведений. Достижения нашей драматургии уже оценены — и печатью и зрителем. Хотелось бы именно на примере в целом удачных, лучших пьес последнего времени, заслуживших общественное признание, показать некоторые общие заблуждения современной драматургии, то стойкое упрощенство и рутинерство драматургической эстетики, которое мешает даже нашим лучшим пьесам приблизиться к шедеврам классики, к наиболее интересным пьесам 20-х и 30-х годов. Прежде всего в связи с этим нужно сказать о часто встречающейся неорганичности, несоответствии драматической формы теме и сюжету, избранным автором. По-видимому, форма драмы, театральной пьесы издавна эстетически приспособлена для выражения лишь особого рода жизненных конфликтов, особого, специально драматического содержания, выявляющегося в каких-то специфических фактах жизни, в характерном течении событий, в особой расстановке действующих сил. К сожалению, сейчас мы являемся свидетелями очень легкомысленного отношения к этому основному вопросу эстетики драмы. Мы не говорим о чрезвычайной легкости, с какой у нас возникают порой «сценические варианты», «инсценировки» романов, повестей и поэм. Этот жанр в конце концов тоже имеет право на существование. Гораздо хуже, что очень часто и наши пьесы, то есть произведения, возникшие с самого начала как «драмы», не рождают ощущения органической слитности, гармонии драматической темы, материала и драматической образной формы. Одной из интереснейших пьес последнего времени единодушно признана пьеса А. Штейна «Персональное дело». Вопрос, поднятый Штейном в пьесе, событие, изображенное в ней, идейный вывод, к которому ведет пьеса зрителя, — все это политически и морально значительно и ответственно; драматург прямо говорит о некоторых очень трудных и болезненно-чувствительных сторонах действительности. В «Персональном деле» есть художественные достижения: убийственные обличительные образы (особенно выразительна фигура чинуши и подлеца, врага людей — Полудина); сцены, радующие жизненной верностью и особым светлым лиризмом (вспомним полный прелести сдержанный дуэт Марьяны с любимым у окна во втором акте); очень драматична завязка пьесы — ее первое действие. Все это так, и мне оставалось бы вслед за сим лишь согласиться с высокоположительным мнением Е. Суркова о пьесе А. Штейна, которое он высказал в большой статье «Уроки одного персонального дела» («Советская культура», 1955, 28 и 30 августа). Но этому мешает одно обстоятельство. При упоминании о недостатках «Персонального дела» Е. Сурков, в остальном пишущий интересно и вполне определенно, вдруг начинает говорить церемонными обиняками, с осторожностью. Но даже из этих обиняков следует, что в пьесе А. Штейна все превосходно, кроме того, что автор, «нам кажется, даже впал в некоторое нарочитое упрощение исходной сюжетной ситуации», да еще в конце пьесы есть ненужный ей «назидательный» привесок. Впрочем, все это критик оправдывает особым «замыслом» автора, которого не соблазнила возможность захватить зрителя перипетиями борьбы («интригующей разработкой сюжета», — небрежно замечает критик), а соблазнило что-то другое. Если глубже посмотреть, что значит это «некоторое» упрощение сюжетной ситуации драмы «Персональное дело», то пусть простит мне эту шутку уважаемый Е. Сурков, но его рассуждение напоминает припев известной песенки: «Все хорошо, прекрасная маркиза, за исключеньем пустяка». «Пустяк», исключенный и оправданный Е. Сурковым, — «обнаженная незамысловатость приемов» в действиях врага, полная безосновательность обвинений против Хлебникова, отсутствие захватывающих перипетий борьбы, назидательность — ведь это упреки, касающиеся основных элементов драматического произведения, того, без чего попросту нет драмы! Значит, здесь еще нет правдивого по сути и в деталях конфликта, нет увлекающих зрителя отношений между людьми, нет цепи событий без заранее обеспеченного благополучного исхода, в которых борьба положительного героя действительно была бы полна риска… Без всего этого мы имеем лишь талантливую, излагающую мысль, но назидательную иллюстрацию, а не живую драму. Таким образом, тут дело не в «интригующей разработке сюжета», как думает Е. Сурков, а в жизненной правде и художественной увлекательности. С этой точки зрения мы вправе спросить о пьесе «Персональное дело», сознавая все ее достоинства: а почему это именно пьеса? Эпизод с несправедливым исключением из партии честного энтузиаста и разоблачение демагогии и карьеризма на том образно-психологическом материале, который избран А. Штейном, мог бы стать содержанием очень актуального рассказа, повести, фельетона. То, что дал А. Штейн, при всем интересе, который подобная тема вызывает, лишь в очень малой степени соответствует драматургическому образному строю. Скорее, это все же инсценировка какого-то ненаписанного рассказа, это «рассказ в лицах», которому придана форма четырехактной пьесы. Прежде всего в этой драме нарушена специфика развития драматического сюжета. В «Персональном деле» очень мало «сюжета», даже в расширительном толковании его как «развития характера». Здесь есть определенная мысль, идея, очень благородная, гражданственная, и круг лиц, переживающих ряд «закулисных» событий, рассуждающих об этих событиях, словесно характеризующих самих себя с неестественной полнотой. Судьба героя пьесы инженера Хлебникова и его близких в ходе драматического развития пьесы зависит в основном не от него, не от них, не от того, в какие отношения они становятся друг к другу, а от того, что происходит «за сценой»: от хода разбирательства «дела» Хлебникова в его партийной организации, в райкоме и в партколлегии. Оба собрания (одно — на котором Хлебникова исключают из партии, и другое — на котором справедливость берет верх) происходят за пределами драмы, решение «дела» не зависит по ходу пьесы от сценической активности действующих лиц. Не действующие лица ведут действие пьесы, а само ее действие зависит от
