произведение, в котором передана вся правда деталей, но — увы! — не сохранена, не уловлена абстрактная «правда жизни», и, наоборот, могут быть (здесь «творческая» практика чрезвычайно обильна) произведения, в которых пусть себе и нарушена элементарная художественная правда деталей, но зато как-то вне этих деталей, в чистом, «идеальном» виде продемонстрирован так называемый «типический характер». Подобная антихудожественная схоластика приводила в одних случаях к произведениям, в которых «типический характер» действовал в изумительной утопической среде, ничем не напоминающей, так сказать, прозаический «текущий момент», а в других случаях часть литераторов и прямо шла на создание «идеального героя»; должен был явиться вполне типический характер героя-современника, но… с крылышками и арфой, — что значат какие-то внешние «детали костюма»? Подобные суждения о «верности деталей» исходят из одной совершенно явной аберрации. Говоря «помимо верности деталей реализм предполагает…» и т. д., Ф. Энгельс конечно же не мог и не хотел сказать, что типический характер и типические обстоятельства существуют в художественном произведении действительно как-то «помимо» верности деталей. В этом изречении сформулирован смысл реалистического творчества, состоящий не в простом «уподоблении» или «отражении» действительности, а в субъективно-объективном открытии типического, характерного, существенного. Речь идет о типическом характере в типических обстоятельствах как о предмете изображения художника-реалиста. Но если подумать, в чем же, собственно, художественно реализуется на страницах романов, повестей и пьес типическое образное обобщение, сделанное художником, как словами изобразить картину огромной действительности, какие черты живо воссоздадут в воображении типический характер, выразительный внешний облик, язык и образ действования героя эпохи? Все это, конечно, художественно живет лишь в глубоко угаданных, выразительных, характерных деталях. Типический характер в типических обстоятельствах, таким образом, перестает быть допущением, схемой, абстракцией, лишь когда он полно выражается через неподдельно живую «верность деталей», в которых мы видим отпечаток эпохи, нравов, психологии личностей и смысла событий. Только благодаря этой художественной «верности деталей» и возможно «полное воплощение в плоть» (прекрасные слова Гоголя) типического характера в манере реализма. В одних только школьных сочинениях да еще в некоторых критических статьях можно встретить подробные «разборы» и «характеристики» художественных образов, лишенные всякого ощущения того, из чего, так сказать, реально «состоит» образ, как это написано и почему герои книг, как живые, сходят со страниц… И самое первое, что необходимо выделить в разговоре о роли художественной детализации в создании образа современности в литературном произведении, — это особую важность правдивости в деталях. Фактически реализм начинается тогда, когда мы обнаруживаем в произведении искусства черты сходства с тем, что нас окружает, что мы знаем, что доступно нашим переживаниям. Исторически это было именно так. Нас могут внезапно поразить, например, в общей условной системе искусства ранних эпох жгуче-естественные подробности жестов, складок одежд, экспрессии лиц, так же как и гармония целого. Но это верно и в применении к любому отдельному художнику, реалистически видящему мир. Метко выразить, поймать миг жизни — черту облика человека, ощущение природы, качество переживания — это всегда начало художественного творчества и огромное удовольствие. (Бунин вспоминает, как в бытность в Крыму его больше всего сближало с Чеховым «выдумывание художественных подробностей».) Художник-реалист видит мир, так сказать, в конкретных и характерных деталях. К сожалению, в последние годы читателя не раз раздражало в произведениях литературы отталкивающее несходство той среды, в которой действовал литературный герой, с тем, что чаще всего окружает современного человека в его повседневной жизни. Антиреалистическая тенденция бесконфликтности, о которой сказано уже много заслуженно резких слов, выявлялась, может быть, более всего в том, что некоторые писатели создавали в своих книгах некую умозрительную идеальную обстановку, «зону комфорта», в которой были — из хороших, добрых побуждений! — искажены, приглажены, облегчены конкретные будничные детали нашей жизни и борьбы. Теперь кажется историческим анекдотом, что, например, один известный и заслуженный журналист написал очерк о современной деревне, где самой острой проблемой дня являлась, так сказать, проблема колера, в который предстояло красить дома и заборы,— голубой или розовый. И это не в качестве какого-нибудь там символа или аллегории, а прямо так — последняя сельская новость! В очищенном от жизненной конкретности виде все это выглядело совсем как голубой или розовый мираж. И так в целом ряде псевдохудожественных произведений, особливо же в венчающем их знаменитом «Кавалере Золотой Звезды», типические обстоятельства (строительство коммунизма, колхозы, электростанции и т. п.) были описываемы как утопические обстоятельства. Пряный подбор жизненных деталей, какие-нибудь невыносимо фальшивые штрихи — все это вело к уже совершенно ослепленной, безудержной лжи. Наши суровые, хорошие времена заблистали вдруг в этих книгах пошлейшей позолотой. Но почему так? Если мы знаем, что страстная коммунистическая идейность лежит в основе художественного творчества в нашей стране и что одним из прямых качеств этой идейности нужно считать бескомпромиссную, категорическую для всякого подлинного художника правдивость его произведений, то требование писать «так, как есть в жизни», писать правду, лишь путем мудреной софистики можно слить с пресловутым лозунгом «классического» натурализма. Правдивое произведение — это тем самым и идейное произведение. Но подлинная художественность и воздействующая на людей сила образов состоят в том, чтобы никоим образом не навязывать читателю идейный результат, не «воспитывать» его, не делать из художественного творения второстепенного пособия для определения «хорошего» и «дурного» в действительности, а эмоционально завоевать читателя, вызвать в нем идейную реакцию силой художественного преображения, художественных «доказательств», в ряду которых так называемой художественной детали принадлежит ответственное место. Воспитательная тенденциозность в литературе высказывается в большинстве случаев не прямо в рациональной формуле и даже не в виде облегченно- назидательной раскраски образов, но, например, в форме тонкой поэтизации или депоэтизации изображаемого с помощью художественной детали. А этого не извлечешь из произведения, как конфетку из бумажки; это надо чувствовать, потому что это искусство, литература, а не дважды два — четыре! Вспомним, как, например, в романе В. Пановой на фоне будничного, якобы безразличного чередования «времен года», со всей верности деталей, которую диктует сам жанр «летописей города Энска», на самом деле отчетливо поэтизируется прелесть, чистота, возвышенность и верность и депоэтизируется стяжательство, мещанство, ложь и жестокость Уже в самом вступлении к роману поэтически противопоставлены праздничная, новогодняя, милая сердцу суета в честном трудовом городе, над которым реет долгий звон московских курантов,— и на пустынном шоссе за городом «сильный, блестящий новенький «ЗИС». В нем молодой человек — один-одинешенек… «Выпятив губы, он равнодушно насвистывает песенку». Из всех бутылок звонко летят пробки, люди весело желают друг другу нового счастья, а тут — «выпятив губы» и «насвистывает»… Еще яснее эта депоэтизация выступает в описании интимной жизни героев романа. Вот как любит молодой Борташевич, будущий перерожденец и преступник: «Этот взгляд, таинственный и обещающий, при свете дрянной, засиженной лампочки, сыграл роль искры…
