Вот, например, подлинный монумент, созданный средствами художественной речи, образ, который лишен будничных индивидуальных черт, полностью воплощает одну идею и достоинство, — образ Кожуха из романа «Железный поток» А. Серафимовича. Это даже не человек, это олицетворенный образ несокрушимого вождя масс. Интересно, как временами в романе А. Серафимович перестает даже помечать своего героя конкретным именем. Собственное имя заменяет эпитет-прилагательное — «железный» или метонимия «железный голос»: «Человек с железными челюстями», «…железо… гремело: я командующий колонной…» и т. д. И подобная «романтическая» детализация образа — конечно, совершенно сознательный прием. Сам автор писал потом: «В сущности говоря, персонажи «Железного потока» мало разработаны. У них оттенены только ударные стороны». В эпопее «Железный поток» столь же обобщенно и своеобразно написан лик бунтующего, неистового в ненависти к врагу вооруженного народа. Этот образ создается и словоупотреблением, и синтаксисом, и всей образно-насыщенной речью, полной метафор, содержащих представление о «потоке», о беспрерывном многолюдном слитном движении. Что было бы, если б писатель вместо эпически-величавого, «гомерического» повествования дал ряд реалистических биографий и развернутых характеристик? Может быть, получился бы образцовый, «нормальный» исторический роман, но не было бы книги, передающей не только фактическую историю похода Таманской армии, но имеющей значение эпического образа гражданской войны угнетенных с поработителями. Сходный по приему художественной детализации образ легендарного комдива Котовского мы находим, например, у Э. Багрицкого в поэме «Дума про Опанаса»: Он долину озирает Командирским взглядом, Жеребец под ним сверкает Белым рафинадом… Над конем играет шашка Проливною силой, Сбита красная фуражка На бритый затылок. Особенность этой яркой, «палехской» картинки в том, что здесь почти нет собственно портретных черт героя, кроме «бритого затылка»,— это могло бы быть изображением любого другого красного удальца эпохи гражданской войны. Такой образ, который можно условно именовать идеальным или романтическим, со всем строем «ударных», повышенно ярких и собранных в фокус деталей, однако, не нарушает общего реалистического воззрения художника на мир, не делает его в полном смысле слова романтиком или ложно-классиком. Это лишь наполняет художественный образ по сравнению с прозаическими фигурами моментальной действенностью, агитационным пламенем, пафосом. Художественно выразительная деталь служит созданию реалистического, «типического в типических обстоятельствах» образа. Ее место — везде, где есть конкретное художественное видение мира, во всей характерности «воображаемых» лиц, картин, поз, жестов, вещей и реплик. От импрессионистического мазка, от мгновенного внешнего выражения чего-то сокровенного в человеке до больших обобщений, до идейных символов (таких, как, например, «ломоть ржаного хлеба, сладко пахнущего жизнью», в романе А. Толстого «Хлеб» или «зеленый луч» в повести Л. Соболева) — всюду художественно верная деталь помогает художнику правдиво воссоздать ход жизни, идеи времени — то, что мы зовем правдой жизни. Рассмотреть всю «применимость» художественной детали в искусстве, все возможности этого рода литературного мастерства — это значит исследовать творчество всех классических и советских мастеров художественной прозы, все возможности искусства, которыми оно пользуется для страстного, правдивого, идейно глубокого отображения жизни в ее больших и мелких проявлениях, в огромных исторических передвижениях и в биении каждого человеческого сердца. Ибо мастерство художественной детали — самая индивидуальная сторона творчества, одно из первейших средств, с помощью которого, говоря словами Лессинга, «поэт хочет сделать идеи, которые он возбуждает в нас, настолько живыми, чтобы мы воображали, будто получаем действительно чувственное представление об изображаемых предметах, и в то же время совершенно забывали об употребленном для этого средстве — слове». НЕ РАДУЯСЬ, НЕ СКОРБЯ (Заметки о лирической поэзии) В крупнейшей московской библиотеке мы попросили подобрать для нас последние лирические сборники. Нам принесли немалую стопу книжек в веселых переплетах с приветливыми заголовками: «Родник», «Утро», «Радуга в степи», «Мои встречи» или просто — «Лирические стихотворения». «Неужели у нас столько поэтов?» — удивилась сотрудница, выполнявшая поручение. Поэтов оказалось действительно много. Притом каждая из книжек прожила на свете от полугода до двух лет. Но ни одной из них (мы об этом специально осведомлялись) до нас не касалась рука человека! Они лежали перед нами разноцветные, чистенькие и трогательные. Ни одна из книжек, самых, казалось бы, притягательных в мире — книжек со стихами, не понадобилась ни одному из читателей крупнейшей московской библиотеки за все это время. Факты, подобные вышеприведенному, не могут не вызвать настоящего смятения у всех, кто дорожит славой советской литературы, кто любит русскую поэзию и болеет ее недугами. Значит, регулярно выходят в свет новые стихи, кто-то их в изобилии пишет, даже журналы иногда их печатают — всего вместе это тысячи строк! Но, как бывает в кино, когда вдруг выключают звук, — рты раскрываются, шевелятся губы, а слов не разобрать, так и здесь — мелькают строки, «столбики» и «лесенки», есть названия, есть циклы, есть поэты, а поэзии, любимой, нужной человеку, нет, не слышно. Год прошел — и как будто никто стихов не писал, будто перестала земля рожать поэтов. И главное — знакомясь с этими сборниками, вы не видите в них никакого беспокойства. Поэты пишут, как птицы поют, лихо и неозабоченно дудит налаженная поэтическая дуда: Вдохновенье завтрашнего дня, На каком пути ты ждешь меня? Может, ты пока лежишь зерном Где-то в глубине донских полей И над песней завтрашней моей Трудится сегодня агроном?.. Может, в стих звездою упадешь, Может, майским ливнем ты придешь, Может, камнем, где степная тишь, Над могилой павшего лежишь? Понимаете? Может, то, а может, се. Может, про звезды, а может, про могилы павших — «сам не знаю, что буду петь, но только песня зреет». Эти несколько строф из стихотворения поэта Н. Доризо представляют собой как бы тот «ключ», в котором написана основная масса лирических стихов последнего времени. Стихи эти до такой степени бездумные и «самодовлеющие», готовые родиться по любому поводу, что они, вопреки своему гражданскому направлению, по какой-то жестокой иронии судьбы превратились в… искусство для искусства, в малосодержательную игру отвлеченными и штампованными образами, которые лишь внешне и поверхностно определяют наше время и человека нашего времени. Так, другой поэт пишет:
