всему хорошему на земле: благоденствию, мудрости, родине, самой жизни. Именно поэтому в отношении к проблеме леса с особой остротой решаются вопросы «положительности» или «отрицательности» героев. Карьерист и вредитель профессор Грацианский, промышленник-лесоистребитель Кнышев, маклак Золотухин-старший, помещица Сапегина, «петербургская» дворянская Россия, окутанная дымом лесных пожарищ, заморские грабители русского леса — все это вражьи, черные силы в романе. И наоборот, лесной заступник и мудрец Вихров, добрый леший — старец Калина, комсомолка Поля Вихрова и другие — это друзья леса, и читатель романа должен, в свою очередь, стать им другом. Лес — действующее лицо романа. Это и великолепные, добрые дебри с вечно пульсирующим сердцем-родничком в овражке, на всю жизнь околдовавшие Ивана Вихрова; это и лес, который горит, истлевает на корню в духоте безвременья; это и лес как экономический фактор, всецело оцененный в своей важности для России; наконец, лес — это витязь и друг, провожающий разведчицу Полю в тыл к фашистам, закрывая ее от вражеских пуль своими стволами. В произведении Л. Леонова лес вместе с тем есть основа, из которой развивается общефилософская и моральная идея вечной новизны, возобновляемости жизни, идея оптимизма и человеческой чистоты. Она с особенной четкостью звучит и в философском споре в салоне Грацианских, и в ночном разговоре Чередилова с Вихровым. Вспомним, как в одном из двух эпизодов одинокий и не особенно счастливый человек в ответ на роковой вопрос: зачем жизнь? — восклицает: «…когда человеку дарят солнце, неприлично спрашивать, к чему оно». Это горячее признание жизни также навеяно свежей близостью леса, а именно тем, что, по словам Вихрова, «некоторые кабинетные мудрецы» называют «биогеофитоценоз», то есть связью и взаимозависимостью живых существ в природе, общностью, ответственностью и бессмертием дела жизни. Как мы увидим, русский лес — это в какой-то степени и художественный образ самого романа с его «ветвистостью», чередованием солнечных полянок и мрачных зарослей, с его как бы тропами в извивах, ведущими далеко вглубь. Ученые-лесоводы (по крайней мере часть из них) считают неоправданным и ошибочным то, что спор между персонажами романа решается в пользу Вихрова с его теорией сбалансированного «лесовозобновления», при котором годовая вырубка повсеместно равнялась бы годовому приросту древесины. Мы не хотим касаться этого вопроса, не обладая специальной осведомленностью. Конечно, печально, если писатель действительно не до конца уяснил себе научную и практическую проблему, поставленную им в центр борьбы, ведущейся на страницах романа; но ведь главное, что остается в сознании читателя, когда он хочет уяснить себе позиции Грацианского и Вихрова, — это не разница между лесопользованием и лесовоспроизводством. Главное различие между ними состоит в том, что именно Вихров, как рассказывает нам Леонид Леонов, почти в одиночку борется за сохранность и увеличение «зеленого золота», заботясь о пользе для будущих поколений. Грацианский же представляет собой другую тенденцию, которая в романе связана с лесными делами, но может проявляться в различных областях. Заключается она в том, чтобы, демагогически оправдывая свое преступление, стирать с лица земли то, чего не вернешь, — неповторимые дары природы, памятники древности, искусства. Грацианский в лощеной и выспренней форме лишь повторяет ту мысль, которую в романе по-своему выразил лесопромышленник Кнышев: «Как же русскому-то близ матушки не поживиться?.. Не жалей, стегай ее втрое, трать, руби… хлеще вырастет!» (Кстати, в романе профессор Вихров призывает студентов: да не будет для вас слова ненавистнее, чем дрова! Но мы удивились бы, если бы владельцы печей прислали протест писателю.) Итак, для нас в этой статье главным является не реально- хозяйственное решение, но образно-идейное значение проблемы леса в романе Л. Леонова. По отношению к лесу в нем решаются все художественные характеристики, в связи с лесом сопоставляются многие образы и выражается ощущение духа истории в последние полвека, ощущение советского патриотизма. Детство главного героя романа, Ивана Вихрова, приходится на конец XIX столетия. Дикая сущность капиталистического господства и хозяйствования выражена в картинах, оставшихся в памяти Вихрова на всю жизнь; именно тогда в сердце крестьянского мальчика запала боль за уничтожаемый лес. В романе есть картина порубки Облога хищником- лесоистребителем, купцом Кнышевым, — картина битвы железной силы капитализма, когда он еще был в разгуле, с лесной обреченной красой и мощью. Отдельные черты этого драматического описания воскрешают в памяти древнерусские воинские повести о несчастных битвах со злым татаровьем: «Целых два дня бор стоял несокрушимо, словно каждую ночь свежая смена заступала место павших, к концу третьего, когда артель врубилась в чащу, Облог дрогнул и заметно попятился». В образе Василия Кнышева, предводителя жестокого войска «в тысячу топоров», мы встречаем не просто черты отвратительного маклака, — это «почти былинный молодец» в «белой, как кипень, вышитой рубахе», но жутко захваченный жаждой истребления, кондотьер наживы. Вышедший из простых дровотесов, Кнышев не лишен обаяния, какое есть у человека в счастье (рядом с ним кажется особенно отталкивающим неудачник Золотухин, «изможденный, как бы сам себя съедающий»), есть в нем и удаль, и недюжинная хватка. Но на какое противоестественное дело устремлены его силы! Ярко живописен эпизод, в котором Кнышев самолично рубит вековую прекрасную сосну — «мать Облога». В тексте романа здесь бесконечно много выражено: и странно захватывающее дикое зрелище губительства, и тайный суд народа над «застоявшимся» хозяином, с удовольствием «разминавшимся» в палаческой и щегольской расправе с красавицей сосной, и, наконец, полная боли картина смерти изумительного дерева, застигнутого гибелью в беззащитном зимнем сне. «По всему было видно, что он хорошо умел это, но только это и умел он на земле» — таким определением искони разрушительной природы кнышевской силы заканчивается сцена. Второй характерный момент романа, где судьбы героев изображены в связи с судьбами леса, — это начало жизни героев в Петербурге в начале XX века. Россия страдала тогда от страшных засух и лесных пожаров. Чуткий современник Александр Блок во многом верно чувствовал это время: «сумрак годов, предшествовавших первой революции», лето 1911 года, такое жаркое, «что трава горела на корню», «ряд красивых воздушных петель, полетов вниз головой, падений и смертей талантливых и бездарных авиаторов»; «наконец, осенью в Киеве был убит Столыпин, что знаменовало окончательный переход управления страной из рук полудворянских, получиновничьих в руки департамента полиции» (предисловие к поэме «Возмездие»). Все это очень близко психологически, по ощущению действительности, тому, что пишет в романе «Русский лес» Л. Леонов. Когда такая близость возникает между совсем не сходными художниками, это верный знак, что она предопределена характерными чертами самой действительности. Вот в годы, когда начинает тлеть дворянская империя, Вихровы приезжают в Петербург. «Мать с сыном долго блуждали по длинным улицам, концы которых терялись в белесой мгле бедствия, охватившего тогда всю Россию. Медноватое, на заходе, солнце придавало пугающую призрачность соборам и дворцам, коляскам и мундирам, внезапно проступившим в десятке шагов,— бронзовым царям, грифонам на мостах…» Здесь как будто воплощен тот «мистический сумрак», о котором писал Блок. Дальше идут страницы романа, говорящие о поре упадка и разложения: еще не начался новый революционный подъем, не подросла смена новых борцов за красное знамя, а над вчерашним полем битвы «закружились призраки»; сцены на авиационном поле, гибель авиатора Мациевича; идея «миметизма», зародившаяся в воспаленной головенке Саши Грацианского, провокации, аресты; лесные истребления, засухи, а над страной «небо безветренное, безжалостной красоты и какого-то кроткого цвета, только нижний край его пылал и плавился…». День убийства Столыпина в романе вплетен непосредственно в ход сюжета как день постыдного провала Саши Грацианского. Наконец, во время одной из его любовных прогулок по ночному Петербургу с полицейской красавицей Эммой их пролетка встретилась с группой оборванных и несчастных людей на мосту. «Это, по всей видимости, хлебопашцы из-за Волги… Леса-то повырубили, вот и терпят теперь… Ведь у них там всегда что-нибудь такое», —
