К Стрижаку на селе привыкли скоро. Товар его шел ходко, на язык он был бойкий, на характер — незлобливый, а что особо устраивало сельчан — не дрожал за копейку, вешал товару с довесом, к сдаваемым вещам не придирался Возле его повозки всегда толпился народ, звенел девичий смех. Чернокудрый Стрижак успевал и с делами управляться, и зажиточным мужикам польстить, и говорливых баб обо всем выспросить, и между шуточками незаметно хорошенькую молодайку ущипнуть за ядреный бок. У одного колодца родниковой водицы напьется, у другого плетня выцедит из запотевшей крынки молоко, у третьего колодца табачком сам угостит. Так за день все село и объедет.
В тот сумеречный вечер последним оставался дом дьякона Митрофана. А сам дьякон словно ждал Стрижака у калитки.
— Пресвятая богородица! Кого я вижу! — Дьякон раскинул широко свои лапищи, затряс кудлатой головой, но не двинулся с места.
— Вот где ваша обитель? А я-то пытаю, кто это там стоит? В темноте не признал, звиняйте!
Стрижак осадил лошадь, слез с повозки, привязал вожжи к изгороди.
— Наслышан про твои мирские дела. Миряне довольные, я знаю точно. Да и у тебя, чую, все слава богу.
— Обижаться грех. Есть маленькая выручка.
— Может, ко мне заглянем, плеснем в огнедышащее зевло по маленькой? — дьякон приоткрыл калитку и уже, не приглашая, а приказывая, пробасил:
— Заходи!
Дьякон здолбицкой церкви Митрофан Гнатюк занимал просторный особняк, крытый фигурной черепицей. Дом был выложен из светлого кирпича особого обжига, поэтому в солнечную погоду поблескивал полированными боками, радовал глаз искусной расшивкой. Пять больших венских окон глядели на центральную улицу села, три других были обращены к лугу с речкой и лесу. С подворья хорошо просматривались дороги, ведущие в город, а так как дом дьякона находился на высоком бугре, то с огородов за домом можно было рассмотреть и всех едущих к селу с другой стороны.
Стрижак уже слышал здешнюю легенду о том, что бугор этот насыпали еще при панской Польше. Уж так хотелось священнослужителям во всем возвышаться над простым людом. Но, увидев на стволе трехобхватной сосны, что росла у самого крыльца, металлические скобы, ведущие к вершине, подумал и о другом: если в Толстостенной дьяковской обители установить пару пулеметов, то можно будет держать под прицелом всю округу.
Дьякон будто прочитал его мысли:
— Крепко строили, любую осаду выдержим. Иисус никогда не давал в обиду верных ему подданных.
И в горнице, словно ждали гостей, стоял обильно накрытый стол.
— Причастимся скороминой, — не очень любезно пригласил Митрофан.
Стрижак сел в простенок между окнами лицом к двери. Дьякон затряс головой:
— Не бойсь! В доме нет никого. Жену и ту к соседям отправил. Знал, что придешь. Мимо меня еще никто не проходил.
И начал разливать самогон по стаканам, которых на столе было десятка два. Объяснил:
— Люблю так. Чтоб потом не отвлекаться. Хочешь пей, хочешь ешь!
— Мудро, — польстил ему Григорий. — А я смотрю: и вам на житье-бытие обижаться не приходится, — указал он на заваленные снедью миски, тарелки, противни.
— Езус Мария! Тебе ли удивляться? — Митрофан руками разломал запеченного в тесте гуся, жирную гузку положил перед собой, а остальное придвинул гостю. — Так ли ты здесь пировал раньше?
— Я никогда не был у вас раньше, святой отец, — смиренно отвечал Стрижак.
— Как?! Ты, Гришка Стрижак, известный по кличке Цыган всем борцам за вильную Украину, не сидел за этим столом?
— Не сидел, потому как никогда никакой клички не имел;
— Ну, ты даешь, рабо божий! — Митрофан даже подавился огурцом.
— Я не здешний, могу предъявить паспорт.
— Да я тебя по роже твоей цыганской запомнил, а не по паспорту! Ты чего юлишь передо мной, нехристь?!
— Слава Украине! — вдруг рявкнул во всю глотку Стрижак и трахнул по столу кулаком так, что опрокинулось несколько стаканов.
Неизвестно, что больше подействовало на дьякона: крик или опрокинувшиеся стаканы, из которых тек самогон к нему на сутану.
— Героям слава, — подавленно пробасил он. — Зачем же так-то?
— А затем, — зло проговорил Стрижак, — что я тебе, рожа твоя толстомясая, не Гришка и уж тем паче не Цыган! Понял, клобук чертов?
— Езус Мария, Гриша, конечно, понял.
— Язык за зубами даже во сне держать надо!
— Истинную правду глаголишь, Григорий! Только в доме нет никого, Иисусом клянусь!
— Ладно. Зачем ждал меня, сказывай? — Стрижак небрежно развалился за столом, поковырял вилкой окорок. — Узнал, значит?
— Потому и предупредить хотел, — зарокотал дьякон, не забывая опрокидывать в волосатый рот стопки самогона. — Не те времена благословенные нынче, чтобы вот так безбоязненно под своей фамилией разгуливать. Ты ведь пропал зимой сорок третьего. Как в воду канул. Одни говорили — убит во время карательной операции против партизан…
— Опять?
— Молчу, молчу, рабо божий Гриша. Были и такие, что разгром вашего полицейского батальона в Сарненском лесу связывали с твоей пропажей. Но мало кто верил. Тебя же все знали хорошо. На помин твоей души не один литр горилки опорожнили. А ты, оказывается, вот он, явился.
— Являются только черти во сне, а я приехал из Кировоградской области в качестве заготовителя утильсырья.
— Это нам известно! А вот зачем явился? Вопрос!
— Дело у меня здесь.
— Наше дело-то?
— Личное дело, личное! — Стрижак воткнул вилку в кус сала, да так и оставил ее там. — То, что ты меня узнал, отец преподобный, не удивительно. Не узнал бы кто другой.
— Как не узнать, обязательно узнают. Первая твоя Кристина до меня прибегла с такой новостью. А ты глаголешь…
— Первый день опасался, все за пистолет в кармане держался. Ан не выдали! Скажи, какое дело!
— Пока не выдали. Еще страх не прошел.
— От чего?
— Было дело одно. Езус Мария, прости и помилуй! Жила здесь у нас на Глинском шляху семья Остапчуков. Голь перекатная. Семеро детей по лавкам, один другого меньше. Мать больная, вдовая — муж ее с фронта не вернулся. Да еще бабка, суше той клюки, на которую опиралась. Жили впроголодь, но ведь краснопузые! Обложили их наши лесные братья оброком — так, с десяток булок хлеба, сальца шматочек да горилки четверть. Только хозяйка без особой радости то восприняла. Ну и решили хлопцы проверить ее. Переоделись в форму краснопогонников, чи милиционеров, и к ним нагрянули. «Что, — спрашивают, — гражданка Остапчук, а не бывает ли у вас гостей из леса?» Известное дело, баба все и рассказала как есть… Пришлось всю семью в колодец сбросить, сверху камнями прикидать… После той, спаси и помилуй, акции жители наши вроде как бы оцепенели. По сей день молчат, хотя видели многие.
— А милиция часто здесь бывает?
— Милиция сюда не суется. А вот краснопогонники во главе с чекистом Костерным чуть ли не каждый день повадились. Все дороги обложили, во все дома заходят. На маслозаводе дружину самообороны организовали. Дежурят по ночам с ружьями. Хоть из дома не выходи.
— Однако ты не боишься прямо в церкви собирать деньги для своих братьев, не тех, которые во Христе, а тех, что по схронам попрятались.
