И все же несчастье не сломило непреклонную волю артистки; она была подобна негаснущей восковой свече в бумажном фонаре, колеблемом грубой рукой. Голос ее, как всегда, звучал спокойно и властно:
– Риппл? Наконец-то! Я знала, что она придет. Хорошо! Но что с вами? Что с вашими волосами? Растрепанная и вся в пыли! Что случилось? С вами тоже что-то произошло? Что за несчастный день! Ничего, ничего. Не объясняйте теперь! Нет времени для разговоров… Пусть Анджела поможет вам раздеться. И торопитесь, торопитесь! Вы знаете, что значит сегодняшний вечер, Риппл?
Да, Риппл наконец поняла. Теперь ей представлялся исключительный случай, которого жаждут многие и многие молодые артистки, на который возлагают надежды бесчисленные начинающие балерины. Это был счастливый поворот колеса Фортуны в самой ненадежной из всех профессий: дублерша исполняет главную роль…
Конечно, Риппл была дублершей Мадам в «Русалочке». Она снова увидела хвост длинной очереди, стоявшей на улице в ожидании выступления знаменитой балерины. Мысль о публике вызвала в ней неподдельный ужас. «Русалочка» – этот новаторский балет, эта оригинальная постановка балетмейстера, друга Мадам, созданная именно для нее, будет исполнена начинающей балериной?
– Как я смогу? – пробормотала она. – Я позже всех поступила в труппу. Я не смогу это исполнить.
– Вы сможете. – Голос маленькой русской стал резким: – Не будьте глупой, Риппл, не огорчайте меня. В кордебалете нет ни одной танцовщицы, которая могла бы танцевать Русалочку, ни Сильвия, ни Дороти не смогут. Разве мы не учили вас почти так же, как если бы знали, что произойдет? Не готовились ли вы к этому уже несколько недель? Разве вы не исполнили безукоризненно роль Русалочки на репетиции во вторник?
С такой же быстротой, с какой Мадам говорила, костюмерша раздевала Риппл, снимая с нее пыльное платье. Риппл стояла, как тонкое деревце под ветром.
– Я никогда не представляла себе, ни на минуту, что мне придется это делать сегодня вечером! Кто бы мог подумать, что случится такое ужасное несчастье?
– Девятисот девяноста девяти балеринам из тысячи такой случай не показался бы ужасным несчастьем, – возразила Мадам со своего дивана. – Они сочли бы это исполнением своего самого заветного желания со дня поступления в театр. Ну скорее! Не надо воды, Анджела; вы можете снять всю пыль с ее лица маслом какао. Сначала наложите мадемуазель грим на руки и шею, на спину и плечи. У вас готов этот светло-зеленый тон? Отлично. А теперь, Риппл, я хочу сказать вам кое-что.
Странная перемена произошла в голосе и лице примы-балерины. Пока она говорила, ее маленькие руки перебирали различные гримировальные принадлежности в личной коробке Мадам, стоявшей на низком столике, возле дивана.
– Риппл, вы можете слушать, и в то же время вам будут накладывать грим на руки. Моя дублерша, – она подчеркивала слова, – моя дублерша не будет танцевать Русалочку.
– Но тогда… что же?.. как?
– Слушайте. Я объясню вам, чем я намерена поразить сегодня Лондон.
Волнуясь, она слегка подвинулась на диване. Пока Риппл, удивленная, послушная и покорная, отдавалась ловким и опытным рукам костюмерши, Мадам продолжала:
– Вы любите читать, Риппл. Читали ли вы когда-нибудь рассказы Нормана Дави? Нет? Один из рассказов посвящен истории знаменитого скрипача, возможно, самого Крейслера, который должен был дать концерт в Лондоне. Это музыкальное событие сезона, все места разобраны. Наступает день концерта. Скрипач, второй Крейслер, которого так ждут, не может выступить. Я забыла подробности рассказа. Одним словом, его импресарио предстояло разорение, если ему не удалось бы найти еще одного Крейслера. Он нашел его в лице скромного, совершенно неизвестного, но блестящего первого скрипача из какого-то ресторана. Он его пригласил, Риппл. Загримировал, надел ему бороду и парик и смело выпустил на эстраду вместо знаменитости. Что произошло? То, что называется головокружительным успехом. Весь музыкальный Лондон был введен в заблуждение. Этот блестящий рассказ прекрасно написан, хотя плохо кончается. Вы понимаете, какую идею он мне подал? Вы не должны быть моей дублершей в этой роли. Никто за стенами театра не слыхал, что я не могу танцевать сегодня. Я танцую, ибо вы будете мной. Мною самой.
Риппл, пораженная, сказала, сидя спиной к Мадам, так как не могла шевельнуться под гримировальными карандашами, которыми водила Анджела:
– Вами? Они все поймут… Они не захотят… Они узнают! Мадам, как я могу выдать себя за вас?
– Почему же нет, дитя мое? Разве мы уже не говорили об этом? Разве я не сказала вам, Риппл, когда вы были у меня в гостях, что если вы кое в чем станете мне подражать, то мы будем похожи? Сегодня вам придется подражать. Разве один из ваших друзей не обратил внимание на наше сходство? Его нужно только еще больше подчеркнуть. Я сама загримирую ваше лицо. Но сначала подождите, вы должны поесть. Возьми поднос на буфете, Анджела; там цыпленок и шампанское.
Послышался мягкий звук откупоренной бутылки и шипение вина в бокале.
– Большей частью это вредно для балерины, но иногда полезно. Сегодня, например, вы не заметите, что выпили вина. Вы бы только заметили, что не пили его. Пейте, пейте все! Я выпью немного из вашего бокала за ваш успех. Стало лучше? Да? Теперь станьте на колени подле меня; так, отлично. Я буду гримировать ваше лицо.
Стоя на коленях, Риппл покорно подставляла лицо, на которое тонкие искусные пальцы Мадам старательно накладывали жирный грим. Казалось, она лепила новое лицо, как скульптор маску, тут сглаживая, там подчеркивая те или иные черты.
Постепенно девушка увлеклась этой игрой. Когда Мадам, как бы про себя, прошептала: – Ее брови слишком густы для моих. Нужна более тонкая линия! – Риппл быстро предложила:
– Не лучше ли сбрить все лишнее и оставить только тонкую линию?
– Великолепно… Риппл, вас не пугает такая жертва? Анджела, губку! Безопасную бритву! – С лихорадочным напряжением старалась она придать бровям Риппл форму своих бровей. – Взгляните в зеркало, Риппл, но скорее, нельзя терять время.
Риппл на минуту обернулась назад и посмотрела в ближайшее зеркало, которое светлым пятном выделялось среди фотографий с надписями и портретов Мадам работы различных художников.
