так внезапно поглупел.
– Мы увидимся, конечно, с Риппл дома, – сделал уступку жених. – Я подойду к артистическому подъезду после представления.
– Вам, вероятно, придется долго ждать сегодня, после премьеры, пока удастся увидеть кого-нибудь из артистов. Впрочем, как вам угодно. Жаль, что будет пустовать хорошее место, вот и все.
В конце концов, однако, место не пустовало. В толпе, направлявшейся к двери, Джеральд Мередит увидел худощавого молодого человека лет двадцати с небольшим, у которого был особенно щеголеватый вид. На лице молодого человека внезапно появилась широкая довольная улыбка: он узнал Джеральда.
– Послушайте, вы Джеральд?
– Да, – ответил тот. – Здравствуйте! Кто вы?
– Хендли-Райсер, друг вашей сестры.
– Ну, конечно, мы с вами встречались, не правда ли? Вы зашли к Риппл, когда я однажды пил у нее чай. Великолепно. Пойдемте в нашу ложу – у нас есть свободное место. Пойдемте, хотите?
– С удовольствием, – сказал Хендли-Райсер, – но дело в том, что у меня хорошее место в креслах…
– О, пойдемте лучше к нам. Вы можете помочь нам шуметь, когда будет танцевать моя сестра. Кажется, она танцует отдельную небольшую партию в «Греческой вазе», так что вы сможете помочь нам аплодировать.
– Отлично. Очень вам признателен, Мередит. Послушайте, много людей ушли ни с чем, билетов нет. Не попытаться ли мне сдать свой билет в кассу?
В кассе с удовольствием взяли билет. Вот как случилось, что кресло, предназначенное для мистера Хендли-Райсера, было занято весьма подвижной дамой со стрижеными, гладко зачесанными волосами, с моноклем, в мужском пиджаке и строгого покроя черной юбке. Тем временем сам Стив занял место в ближайшей к сцене ложе.
В зрительном зале погас свет, и словно вуаль набросили на многоцветный партер. Потускнели мелькавшие на черном фоне яркие пятна – пурпурные, желтые, оранжевые, огненные, розовые шарфы и пышные манто. Все стало одноцветным.
Послышался сдержанный шум аплодисментов, когда дирижер занял свое место. Оркестр начал играть музыку к «Греческой вазе», и занавес поднялся. Все профессиональные критики находят, что «Греческая ваза» не столь значительна, как «Вероломная поселянка», что в ней нет тонкости, присущей «Маскам», но что все же танец очарователен, несомненно, очарователен.
Возможно, именно поэтому живой узор из белых фарфоровых силуэтов, сплетенных на нежнейшем терракотовом фоне, был поставлен первым. Три гибкие танцовщицы в белых повязках на головах и в светлых хитонах сплели свои руки и тела, образовав одну движущуюся фигуру.
– Вот Риппл, – прошептал ее брат, направив бинокль не на ту, кого он думал увидеть, – она танцует в середине. Теперь она выходит вперед. Смотрите! – Его друзья наклонились вперед, готовые восторгаться, даже если бы средняя балерина и не была такой грациозной. Она вышла вперед, прекрасно исполняя свой танец; едва ли кто-нибудь, кроме ее двух подруг, неподвижно застывших у терракотового занавеса, мог догадаться, что у девушки от страха кружилась голова в течение всего танца, который она исполняла впервые. Однако, против обыкновения, в программке не была отмечена замена главной исполнительницы в этом балете.
Маленькая греческая статуэтка, каждое движение которой было полно очарования, приблизилась к рампе и, положив руки на плечи подруг, образовала вместе с ними некое подобие белой гирлянды.
Благосклонно настроенный, восхищенный, зал зааплодировал. Особенно громкий гул одобрения доносился из ложи, где сидел брат Риппл со своими приятелями.
– Она необыкновенно хороша, – уверяли Джеральда студенты, – это было очень красивое зрелище.
Только Хендли-Райсер быстро обернулся назад:
– Но послушайте, Мередит…
Стиву хотелось крикнуть: «Это не Риппл была в центре! Это какая-то другая балерина танцевала соло. Риппл совсем не было на сцене!» – Он вовремя остановился, охваченный смущением. Несомненно, Риппл, которую он сам довез до артистического подъезда больше часа назад, вернулась в театр достаточно рано, чтобы переодеться и загримироваться к первому номеру. Конечно же, у нее было для этого время. Подделка грима и костюма ввела в заблуждение родного брата Риппл, но не Стива. Растерянный, он задавался вопросом, почему вместо Риппл выпустили другую балерину.
Риппл в манто, накинутом поверх костюма Русалочки, ждала за кулисами. Занавес снова опустился, и скрытая от зрителей сцена наполнилась топотом ног и гулом голосов театральных рабочих, которые готовили декорации к следующему балету, уносили и меняли декорации. Скатанные цветные полотнища медленно поднимались вверх и в стороны, ускользали с магической быстротой, и на смену им появлялись новые. Это красочное зрелище всегда напоминало Риппл, как пурпурные облака, гряда за грядой, сменяли друг друга и уносились вдаль над горами у нее на родине. Теперь она снова подумала о том же. Настроение у нее было бодрое, напряженное и уверенное. Она покачала головой, когда Пандора, танцевавшая соло в «Греческой вазе», подошла к ней, плача от облегчения.
– Публика сегодня такая добрая! О, Риппл, не надо нервничать.
– Я не нервничаю, – ответила Риппл, выпрямляясь. Она улыбнулась русалкам, сгруппировавшимся для выхода; ее поразил контраст между хрупкими девушками и сильными, крупными рабочими сцены в полосатых куртках и полотняных шапках. Девушка чувствовала себя сейчас странно далекой от всех этих людей и их мира. Бессознательно напрягала она все силы души и тела. В ней воскресало все то, чему она научилась за годы непрерывных упражнений и заучивания азов балетного искусства в школе месье Н.; потом ей вспомнились годы детства и отрочества – годы, проведенные на свежем воздухе, в горах, когда она питалась простой пищей, купалась в реке, играла в теннис и тем самым готовила свое тело к будущей профессии; пришли на ум и любимые книги: Шекспир, Китс, Андерсен, которые духовно ее формировали…
Для настоящей балерины культура ума и души так же важна, как упругость мускулов. Этому научила Риппл Мадам, но девушка и сама пришла бы к тому же… Все, что было в прошлом, должно ей помочь
