– Ни один мой портрет не может сравниться с тем, который я сама сделала, – торжествовала прима- балерина. – Джои изобразил меня излишне строгой, Глин Филпот сделал замечательный портрет, но там я чересчур стара; мистер Шваб слишком приукрасил меня. Но посмотрите, что сделала я! Работа художника, а?
Риппл, взглянув в зеркало на себя и словно бы не на себя, на заново наведенные брови, на увеличенные глаза и уменьшенный рот, на кожу, которой полдюжины различных оттенков грима придали таинственно мерцающий бледно-зеленый цвет, была чуть ли не удивлена, что это чужое лицо передает ее мимику.
– Теперь костюм.
Костюм Русалочки, в который Анджела собиралась облечь Риппл, был исполнен по рисункам самого Бакста и перейдет к потомству вместе с другим незабвенным театральным костюмом – Лебедя Анны Павловой. Словами можно дать описание только отдельных его частей, так что получится представление о материале и фасоне костюма, а не о нем самом.
В костюме Русалочки корсаж состоял из полос ткани, имитирующих водоросли, янтарно-зеленых и светло-коралловых, причем трудно было различить, где кончается тело балерины и начинается блестящий шелк. Эти сверкающие полосы спадали на нижнюю часть костюма, где блестящая зеленая рыбья чешуя окаймляла стройные ноги. Рыбьи плавники из бахромы и целлулоида веерообразно расходились вокруг щиколоток и были так искусно подобраны, что казалось, будто стройное тело Русалочки заканчивается не человеческими ногами, а хвостом какого-то морского существа. Поверх чешуи висели блестевшие и звеневшие радужные устричные раковины.
– Теперь парик, Анджела!
Парик состоял из серо-зеленых шелковых прядей, которые ниспадали до талии и были туго стянуты на голове венком из водорослей и раковин, низко надвинутым на лоб, отчего голова казалась маленькой, как у змеи.
– Сколько волос!.. Сколько волос! – ворчала Анджела, подхватывая одну за другой пряди темных, блестящих, пышных волос Риппл. – Что мне делать, Мадам, чтобы волосы не сдвигали с места парик? Если я сделаю из них шиньон – вот так, смотрите, – то они будут видны сзади. Если заплести их в две косы – вот так, – то плохо выходит по сторонам! Никак мне не удается приладить парик к волосам мадемуазель.
– Правда, – озабоченно согласилась Мадам. – Не разрезать ли нам парик, чтобы сделать его шире?
– Не трогайте парик, – запротестовала Риппл. – Обрежьте мои волосы.
– Обрезать их? Обрезать? О, никогда! Мы что-нибудь придумаем.
– Обрежьте их, – настаивала Риппл. – Я всегда хотела их остричь. Теперь это надо сделать. Я никогда не могла как следует приладить парик к волосам. К тому же во второй сцене, когда волосы у Русалочки должны быть острижены, гораздо лучше иметь короткие волосы, припудренные зеленым. Да, я должна это сделать. Я никогда не смогу выглядеть как следует, пока голова у меня не станет намного меньше – как у вас. Я должна и сделаю это.
Прежде чем они смогли ее остановить, девушка схватила ножницы Мадам, забытые на груде материй после какой-то переделки. С большим трудом она отрезала сначала одну косу, потом другую. Они упали на пол, как перерубленные канаты. Жертву, которую Русалочка принесла любви, балерина Риппл теперь принесла искусству.
– О, Риппл, – опечалилась прима-балерина. – Как вы будете потом жалеть! Как отнесется к этому ваш молодой человек?
– Мадемуазель! – вздохнула костюмерша. – И подумать только, что лучшие парикмахеры предлагают от полутора до двух тысяч франков за каждую такую косу!
Риппл, теперь веселая и возбужденная, вызывающе крикнула: – Отлично, это хороший заработок! Я возьму свои косы и посмотрю, что с ними можно сделать. Но насколько лучше чувствуешь себя так!
Она тряхнула своими густыми, темными, теперь короткими волосами. Затем откинула назад голову, подставляя ее заботливым рукам Анджелы, которая опустила вниз волосы и надела на них цветной шелковый парик – увы, не такой красивый, как собственные темные косы Риппл. Искусственные волосы теперь держались отлично; узкий венок из водорослей и раковин доходил до подбритых бровей.
Раздался лихорадочный стук в дверь.
– Месье! Входите. Входите, друг мой! – весело крикнула прима-балерина. Она знала, кто это: балетмейстер, постановщик нового балета, весь охваченный тревогой.
– Войдите!
Он появился, загримированный для роли принца, в накинутом на плечи плаще, испачканном жирным гримом и темной пудрой. Мадам встретила его своей характерной улыбкой, в которой было много веселого, наивного изумления.
– Смотрите! – она указала рукой на Риппл. – Моя работа, мое произведение.
– Что это, колдовство? – воскликнул русский на родном языке.
– Это то, что их Шекспир называет «Два Ричарда на поле!» – Прима-балерина с вывихнутой ногой лежала на подушках, и все же казалось, что сама прима-балерина, одетая и загримированная для роли Русалочки, стояла возле дивана. Накрашенный рот вызывающе улыбался, лицо казалось бледной полупрозрачной маской, озаренной огнем юных грез. Именно таким представлялось постановщику лицо его Русалочки.
– Мисс Риппл?
– Да.
Он посмотрел на женщину, лежавшую на диване. Затем снова взглянул на ту, другую. В этот момент понял он, поняла Мадам и ее двойник Риппл тоже поняла, что ни ее отец и мать, ни братья, даже возлюбленный, так часто ее целовавший, никто из них не узнает, что это лицо Риппл Мередит, дублерши Мадам.
Угрюмо, грубовато, коротко создатель балета произнес свой приговор, но за его словами скрывалось огромное облегчение:
