Мистер Хоппингтон отправляется в ее сумку, его ухо грустно выглядывает наружу.
Детская игрушка, думает Джим. Ею играл маленький мальчик.
Она целует его и дает волю чувствам.
Бессонница становится еще хуже. Как только он закрывает глаза, он видит кролика. В его воображении он становится огромным, рядом с ним все остальное делается маленьким и незначительным. Лучше бы я отдал его в детский приют, думает он. Хотя бы так.
Мы так сильно врезались в воду, что я подумал, станция развалится.
Нас затрясло, завертело, от этого и меня, и Фантазию начало тошнить, ремни безопасности натянулись, без них мы бы вылетели из кресел. Из моего разбитого носа потекла кровь, я весь был в красных пятнах. Кошмар. Меня вырвало, Фан тоже. Она сидела с закрытыми глазами, пальцы скрещены – она молилась милосердным божествам. В ее понимании МБ были, видимо, какими-то буйными природными силами, которые определяли баланс между Полезным и Вкусным. Да здравствуют МБ! Я бы тоже помолился, если бы видел в этом смысл.
Освещение мигнуло. Раздался металлический скрежет. Звуки доходили четко.
До этого я кричал, но имейте в виду, не только от страха.
Шок от удара!
И вдруг наступила тишина.
Фан взяла инициативу на себя, схватив рычаги управления, мягко повела нас к поверхности. Вверх, вверх, вверх. Мы вырвались наружу сквозь волны. Выглянув в иллюминатор, я так и прилип к нему.
Я никогда не видел такого прекрасного голубого неба, таких белейших облаков.
Мы привели себя в порядок, надели защитные костюмы. Забортный двигатель кашлял и стучал, но кое- как дотащил нас до берега.
У нас получилось.
– Добро пожаловать в первый день нашей жизни, – сказал я.
– Готов?
– Как всегда.
Мы распахнули люк. Металл протестующе заскрипел, но раздвинулся, открывая нашему взору буйные заросли сорняков. Мы вышли, посмеиваясь, поддерживая друг друга, словно космонавты, впервые попавшие в чужой мир. На самом деле так оно и было.
– Маленький шажок за Фан, – сказала она.
– Огромный прыжок за Хэллоуина, – подхватил я, правда, голос мой страшно сипел. Я смотрел на множество яхт и парусников, давно покинутых, обветшалых. Слушал крики чаек и ровный шум бриза, надувающего рваный парус. Я слушал звуки мира, в котором совсем не было людей.
– Чертов призрачный город, – сказала Фан, словно прочла мои мысли.
Я молча кивнул.
– Мне здесь нравится, – продолжила она. – Невероятно вкусно. И день просто замечательный. Чудесный день. Так и хочется раздеться догола и полежать на солнышке.
Я заметил, что это не очень разумная мысль.
– Так и знала, что ты ханжа, – фыркнула Фан.
– Просто я подумал, что нам не стоит снимать защитные костюмы, пока мы не провели тесты.
– Безопасность прежде всего?
– Да, – твердо ответил я. – Я сейчас полезный. Придется тебе смириться.
– А у меня есть выбор?
Чтобы защитить свои вложения, Гедехтнис позаботился об анализаторах, приборах, которые позволяли мне тщательно проверить воздух на микроорганизмы. Фан тем временем тоже занялась делом – она залезла обратно в капсулу, чтобы забрать все, что, по ее мнению, может нам пригодиться. Она вернулась, неся с собой сухую еду, лекарства и питьевую воду. Там же она нашла две заплечные сумки и два переносных компьютера с картами. Под конец она притащила огромный парусиновый мешок, полный бумаг. Я не видел его раньше.
Она опустила его на палубу, влезла внутрь двумя руками и подбросила целую кипу бумаг в воздух. Похоже на конфетти. Ветер подхватывал бумажки и уносил с собой, многие попадали в воду. Некоторые опустились на палубу около меня, я подобрал их.
– Дорогой Габриель, – прочитал я в первом письме. Над буквой 'и' было нарисовано сердечко.
– Господи Иисусе, – только и сказал я. Следующее письмо было адресовано Фантазии.
В, обращении было написано ее настоящее имя, к тому же там были орфографические ошибки. Я поднял глаза – счастливая, она кружилась в бумажном урагане.
Я прочитал следующее письмо. Потом еще одно.
Это были письма от детей, они слали нам слова любви, рисунки, пожелания и надежды, просили вернуть их из мертвых.
