ты...
Иван Митрофанович ещё раз гладит Лапка по долгой, кудлатой шерсти и тогда уже идёт в комнату.
Семья у Ивана Митрофановича маленькая. Он да жена Ольга Петровна, пожилая, болезненная женщина.
Детей у них нет.
Иван Митрофанович вегетарианец и очень активный.
Идеи вегетарианства он старается продвигать не только словесно, но и письменно.
Почти в каждом номере стенгазеты есть его статья под постоянным заголовком «Я никого не съем».
Иван Митрофанович очень любит всяких животных и, не взирая на трудности содержания их в наших условиях да ещё в большом городе, он кроме Лапка держит комнатного пёсика Громобоя, какой-то невыразительной породы, котов Филей и Антрекот, полдесятка курочек, петуха Оратора и козу несколько с необычным для этого мирного животного именем – Зловещая.
Иван Митрофанович – активнейший член общества защиты животных и растений «Живрас».
Дня не проходит, чтоб Иван Митрофанович не составил с помощью милиции протокол на какого-нибудь извозчика за издевательство над конягой или не оттаскал за чуб хлопчика за отломанную веточку или сорванный лист с уличного дерева.
После работы Ивану Митрофановичу только и хлопот, что накормить весь свой, как он говорит, зоосад, подправить будку Лапка, подоить козу (Иван Митрофанович сам доит Зловещую), выпустить погулять Громобоя и перещупать всех своих кур.
Перед сном Иван Митрофанович читает.
Но читает уже около двадцати лет одну и ту книгу Брема «Жизнь животных».
Иной литературы Иван Митрофанович не признаёт.
– Bcе книжки – враньё, а в этой истинная правда и польза, – часто говорит он.
Встаёт Иван Митрофанович рано, в пятом часу: в половине седьмого ему надо быть уже на работе.
Но прежде чем выйти из дому, Иван Мигрофанович подкинет сенца Зловещей, откроет оконце курятника и уж тогда, под радостный скулёж своего любимчика Лапка, важно шествует к трамвайной остановке...
Работает Иван Митрофанович на местной скотобойне главным свинобойцом; каждый день он убивает около тысячи свиней.
Энтузиасты
– Доброго здоровья!
– Добр...
– Где мы встречались?
– Не припоминаю.
– Кажется, в Киеве?
– В Kиеве? Гм... Может, Костенко?
– Он.
– А-а-а!!! Доброго здоровья! Не узнал! Слово чести!! Так, так... Давно в столице?
– Четвертый год.
– Ого. Я только третий. Что поделываем?
– По научной линии. В институте. Изучаем жилищные условия трудящихся.
– Так, так... Интересная работа?
– Чрезвычайно. Новые горизонты, можно сказать, открываем. А вы что?
– А мы закрываем горизонты.
– To есть?
– Да видите, я инженер-строитель. Ну, мы нашими «невеличкими» домами скоро все харьковские горизонты позакрываем. Хе-хе!
– Точно! Го-го!
– Выходит, что мы с вами почти в одной области работаем?
– Интересная область – жилищное строительство. Какие перспективы?
– Что перспективы? Какие достижения! Отдельные квартиры! Электрика. Лифты.
– Ванны, кубатура, воздух, равномерная температура.
– А работать в таких условиях? Красота!
– И не говорите. По исследованиям нашего института, производительность труда лиц, живущих в хороших жилищных условиях, вдесятеро больше. Вон как!
– Понятно. Меньше болеют, нормальный сон, гигиена... Ну, бывайте.
– Вы куда?
– Да надо забежать тут на Москалёвку. Один знакомый маклер обещал комнату с кухней за семь тысяч. Боюсь зевнуть – цена очень подходящая. А вы куда? В институт?
– Hет. Я сперва забегу к врачу. Дочка заболела – малокровие. Знаете, в ужасной комнате живу. Тёмная, сырая.
– Кстати, где вы живёте? Адрес на всяк случай?
– Я? В Мерефе. Дача Козолупенка.
– В Мерефе? Да мы ж, выходит, соседи! А я вМерефе на даче Крылопупепка. Так заходите ж непременно сегодня. Чайку попьём, то-сё...
Солидарность
Теперь смело можно сказать, что мы стоим на рельсах и катимся, и революция на тринадцатый год сама собою повернула. Достижения есть. Ну, хотя б нащот массовой солидарности.
Бесспорно. В это воскресенье убедился.
Откровенно говоря, выпили с товарищем Стёпкой Пупьяненко. Выпили честь честью, немного. Без перегрузки, а так – средственно. Благородно, одно слово. Без протоколов и бесплатных кучеров. Выпили, а потом на трамвай и домой.
Влезли, стали, едем.
Впереди меня гражданочка стоит. Довольно интересная лицом и юбочка минимум. Стоит и вдруг индифферентно говорит:
– Не дышите, – говорит, – товарищ. Из вас же, как из бочки, водкой несёт.
– Как, – говорю, – не дышите? Не могу ж я из-за вашей буржуйской блажи одеколон пить! Прошли такие времена.
Публика смеётся.
Я публике:
– Граждане, чего вы смеётесь? Тут дышать не дают, а вы смеётесь? А массовая солидарность, товарищи?
А из публики кто-то:
– Понапрасно ты, браток, волнуешься. Мы как раз не против тебя, а за тебя смеёмся. А гражданка, если такой дух ей наносит ущерб, может смело пешком идти или на извозчике другие ароматы нюхать.
Гражданка обиделась и кондуктору.
– Товарищ кондуктор. Тут гражданин, – на меня показывает, – пьяный и водочный дух распускает – просто немысленно.
«Ну, – думаю, – скинут». И уже дёргаю Стёпу за рукав:
– Остановка, – говорю, – кажется, наша.
