Браун смотрел в одну точку перед собой и напряженно размышлял над услышанным.
— Хорошо, — сказал он спустя некоторое время, — хорошо, оберштурмфюрер, звучит убедительно. Признаю, я раньше не слишком задумывался об этом. Но вы, как мне кажется, все-таки упускаете из виду один важный момент. А именно: по своим волевым качествам каждый солдат СС превосходит еврея во много раз. Наша воля, наша закалка, наша способность к действиям проверены у многих из нас самим рейхсфюрером, и с этим нужно считаться. Прибывший еврей же в большинстве случаев представляет собой всего лишь безвольного раба, который, ко всему прочему, готов делать все, что угодно, даже топить таких же, как и он сам, лишь бы ему самому была от этого хоть какая-то польза.
— Здесь вы абсолютно правы, Альфред, — вновь улыбнулся Курт. — Но, будьте уверены, все это работает лишь до тех пор, пока толпа евреев остается разбитой на многочисленные группки, которые действуют по принципу «каждый сам за себя». И именно для того, чтобы не допустить объединения отдельно взятых составляющих еврейской толпы, мы обманываем их этой ложной надеждой, бессмысленными, на первый взгляд, декорациями, вежливым обращением и улыбками. Да, мы просто вынуждены имитировать не враждебное к ним отношение, в разумных пределах, разумеется. Именно для того, чтобы не допустить целенаправленного, сплоченного действия со стороны обреченных, мы и ставим этот спектакль каждый раз, когда прибывает транспорт. Давно известно, что, до тех пор, пока отсутствует четко определяемая, явная угроза, надломленный человек теряет способность объективно оценивать обстановку. Его мозг цепляется за привычное «нет, нет, со мной ничего плохого не может случиться, этого просто не может быть» и потому мешает личности здраво рассуждать и эффективно действовать. Конечно, не стоит принимать такую нашу тактику за нашу слабость. Понятно, что, так или иначе, мы действуем исключительно ради достижения поставленной перед нами задачи.
Курт встал, подошел к окну, отодвинул плотную штору и посмотрел на длинные ряды колючей проволоки, видневшиеся вдалеке. Пространство вокруг них освещалось мощными прожекторами с охранных вышек. Часть прожекторов оставались статичными, другие непрерывно двигались в кромешной темноте, освещая, тем самым, различные зоны периметра. В десятках бараков, расположенных на этой внушительной территории, беспокойно спали те, кого они, служители Рейха, провозгласили врагами, рабами, предателями, осквернителями немецкой расы. Кому-то из них оставалось жить всего несколько дней или даже часов. Кому-то посчастливится прожить немногим дольше. И от осознания того, что он, Курт Шольц, находится в числе тех, кто решает, кому завтра жить, а кому умереть, в душе у него всегда появлялось чувство глубокого удовлетворения. Говоря по правде, он даже немного гордился этим.
— А вы когда-нибудь задумывались, Альфред, почему главными нашими врагами являются именно евреи? — спросил Курт, повернувшись к Брауну и делая ударение на слове «главными». — Почему, например, не англичане или французы? Почему не чехи или поляки?
— Евреи должны умирать только потому, что они евреи, — ответил Браун, дымя сигаретой. — Для меня это всегда было более, чем очевидно.
— И все же, Альфред, за этим внешне простым и понятным принципом, который в нынешние времена часто звучит для многих из нас в форме приказа, имеется обоснование, и весьма веское. Суть его, если коротко, в следующем. Исторически сложилось так, что представители различных народов, совместно проживая в пределах какой-то территории, инстинктивно приспосабливаются друг к другу, стремятся существовать, не доставляя друг другу особого дискомфорта. Между ними часто образуется некая условная договоренность, некие условные рамки, которые и обеспечивают состояние равновесия между нациями на протяжении многих лет. Но все это выглядит совершенно в ином свете, если речь идет о евреях. Опять же, исторически выяснилось, что этот народ просто не может сосуществовать с остальными народами в гармонии и равновесии. В пределах отдельно взятой этнической группы, евреи, даже если их в этой группе очевидное меньшинство, всегда настойчиво пытаются доминировать в основных сферах и областях. Они используют для этого любые средства, любые методы и приемы, не делая совершенно никаких исключений. Основная и первостепенная их задача состоит в том, чтобы захватить как можно большее количество рычагов воздействия, а затем, с помощью всего этого, диктовать другим свою волю. В любой стране мира, в любом историческом интервале, евреи всегда стремятся организовать государство в государстве, народ в народе. Они постоянно стремятся расколоть остальные людские массы. Они постоянно пытаются стравливать тех, кто существует по соседству друг с другом. И потому наша сегодняшняя миссия заключается в том, чтобы систематизировать основные принципы противодействия мировому еврейству и выработать действительно эффективные методы борьбы с этим явлением. Да, нам отдают приказы, и мы их выполняем. Но, при этом, мы должны понимать, что выполняем приказы не ради какой-то абстрактной призрачной цели, а ради нашего с вами ближайшего будущего и будущего наших потомков.
— Вы очень интересный собеседник, оберштурмфюрер, не согласиться с вами трудно, — ответил переставший смеяться Браун. — Но, что касается конкретно меня, то одно я знаю точно. Ни мягкости, ни лояльности, ни нейтралитета евреи от меня не дождутся. До сих пор я действовал решительно и собираюсь действовать так же решительно и дальше. Если в какой-то момент нужно будет улыбнуться или на что-то закрыть глаза, хорошо, я готов. Но, по моему убеждению, каждый из прибывших сюда представляет потенциальную опасность для моего народа и, в конце концов, должен подвергнуться особому обращению. И я хотел бы участвовать во всем этом лично. А сейчас, с вашего позволения, я пойду отдыхать. Завтра у многих в лагере, в том числе и у меня, много дел.
Курт кивнул в ответ, проводил собеседника до двери кабинета и, прощаясь, с улыбкой пожал его крепкую руку. Он вернулся к столу, налил себе еще коньяку и долго умиротворенно смотрел на яркий свет десятков прожекторов, пронизывавших царившую вокруг кромешную темноту. Сегодня ему предстоял еще один разговор, но Шольц явно не торопился. Он смаковал крепкий напиток и размышлял над тем, что только что услышал от Брауна. В этих блаженных раздумьях Курт пребывал еще, как минимум, полчаса. Наконец, поставив пустой бокал на подоконник, он оделся, вышел из кабинета, спустился по лестнице вниз и в прекрасном расположении духа направился в лагерный лазарет.
Отто Шнайдер сидел за рабочим столом и, склонившись над толстой черной тетрадью, что-то сосредоточенно отмечал на ее полях. Единственным освещением его врачебного кабинета была тусклая настольная лампа, стоявшая на столе слева, среди аккуратных стопок исписанных листков и всевозможных канцелярских мелочей. Увидев открывшего дверь Шольца, лагерный врач с готовностью поднялся, но оберштурмфюрер, улыбнувшись, остановил его легким, небрежным жестом.
— Вы сегодня поздно, — удивился Шнайдер. — Что-то случилось?
— Нет-нет, — поспешил заверить его Курт и, сняв фуражку с шинелью, аккуратно повесил их на вешалку.
— Присаживайтесь, оберштурмфюрер, — врач пододвинул к столу стул и сделал вежливый жест, приглашая Шольца садиться.
— Благодарю вас, — произнес тот в ответ.
Шнайдер вернулся на свое место и, усевшись за стол напротив Курта, вопросительно посмотрел на него.
