желающих нарушить этот запрет не находилось. Прямо за проволокой лес был вырублен. Наверное, это было сделано для того, чтобы сохранялся необходимый охране обзор. Но, уже через несколько десятков шагов, за территорией была видна лесная чаща, по которой давно уже никто не ходил. На протяжении почти всего периметра шестого сектора было видно примерно одно и тоже: ограждение, вышки и, чуть поодаль, густой заброшенный лес. Единственным разнообразием казалась правая сторона. Там, за преграждавшим вход в шестой сектор охранным пунктом, виднелась дорога, шедшая вдоль всей восточной части лагеря. Прямо за ней были видны бараки и вышки последнего из пяти секторов, расположенных в ряд друг за другом и занимавших огромную территорию с юга на север.
Обычно, с внешней стороны ограждения пятого сектора никого не было видно. Сегодня же в той стороне Сара могла наблюдать заметное оживление. Кроме эсэсовцев, там присутствовали, также, немногочисленные группы гражданских лиц. Все они усердно трудились, по всей видимости, выполняя какие-то строительные работы. Одни сообща вымеряли метраж довольно большого участка, расположенного на небольшом возвышении, почти в самом углу южной части сектора. Другие возводили вокруг этого участка высокий временный забор. Третьи руководили разгрузкой грузовиков, которые все утро один за другим исправно подъезжали к месту работы. Автомобили везли в кузовах кирпичи, строительные материалы и доски. Они разгружались и уезжали, а на их место очень скоро прибывали новые. А, может, это были те же самые грузовики, но груженые следующей партией материалов. Все это со стороны походило на срочную крупную стройку. О том, что именно настолько срочно понадобилось возводить в самом конце территории лагеря, так далеко от шоссе и входных ворот, Сара могла только гадать. Сквозь строй заключенных она наблюдала за суетившимися вдалеке людьми в гражданской одежде и снова завидовала тому, с какой легкостью и естественностью они могли делать многие пустяковые вещи. Например, потянувшись, отойти от всех в сторону. Или присесть на груду досок для кратковременной передышки. Ей за подобные вещи пришлось бы немедленно расплачиваться болью и унижением от ударов кнута, а, может быть, даже и жизнью. Но чем же те люди были лучше нее? На этот вопрос Сара не знала ответа.
После переклички всех повели к бараку, возле которого раздавали баланду. Отстояв какое-то время в длинной веренице из заключенных, Сара, наконец, протянула раздающей свою миску. Та привычным движением опрокинула в миску половник и тут же зачерпнула со дна железного бидона следующий. Смотреть на содержимое миски Саре совсем не хотелось. Она вообще старалась никогда в нее не смотреть. Девушка отошла в сторону и, превозмогая чувство отвращения, принялась пить из миски сладковатую теплую жидкость.
— Сара? — раздался тихий знакомый голос откуда-то сбоку.
Сара обернулась, от неожиданности пролив на себя свой завтрак. В двух шагах от нее стояла Рахель, так же держа перед собой миску с баландой. На ней была такая же, как и на Саре, полосатая форма. С точно такой же, как у нее, шестиконечной звездой на груди. От длинных, красивых волос Рахель остались лишь клочки сантиметровой длины, и потому ее и без того худое лицо выглядело теперь совсем истощенным.
— Здравствуй, родная моя, — тихо произнесла Сара, не помня себя от радости.
Она, стараясь не привлекать внимания, подошла ближе к подруге.
— Ваш барак сегодня ест вместе с нашим! Вот повезло, — Сара смотрела на Рахель и, казалось, не могла на нее насмотреться. — Не подходи ко мне ближе, делай вид, что просто стоишь и ешь рядом со мною.
— Как же я счастлива от того, что ты рядом, — прошептала Рахель, продолжая нежно смотреть на подругу. — Сара, милая Сара, как давно я мечтала тебя увидеть, поговорить с тобой.
Сара, осторожно оглянувшись назад, с опаской посмотрела на надзирательницу, которая вышагивала чуть в стороне от них с важным видом.
— Ты ешь, ешь, не останавливайся, иначе кто-нибудь заметит наш с тобой разговор, — негромко сказала она.
— Да как я могу это есть, Сара? Как здесь, вообще, можно что-то есть?
Рахель сделала глоток из миски, зажмурила глаза и через силу проглотила небольшую порцию баланды. Она перехватила миску другой рукой и, поморщившись, потерла свой левый локоть.
— Ну же, Рахель, рассказывай, как ты здесь оказалась? — Сара, перейдя на шепот, бросила быстрый взгляд на руку подруги.
Рахель обессилено посмотрела в свою миску. Казалось, она находилась в какой-то прострации.
— Не могу, — покачав головой, вздохнула она. — Не могу, и все тут. Да что же это такое? Как себя заставить?
— Ничего страшного, Рахель. Это нормально. Я первые две недели тоже не могла есть. Но потом пришлось. И тебе, думаю, тоже придется. Ничего другого тут нет, а выживать как-то надо.
Рахель снова попыталась сделать глоток.
— А что тут рассказывать, Сара? — поморщившись, спросила она. — До тридцать девятого все было прекрасно, да ты же знаешь, из моих писем. Потом стало тяжелее, главным образом, из-за создавшегося дефицита всего на свете. После мая сорокового постепенно становилось все хуже и хуже. Когда страна капитулировала, немцы, казалось, потеряли интерес к самим нидерландцам, и занялись евреями. И в сорок первом наступил настоящий кошмар. Сначала запретили нам жить в каких-то районах. Потом уволили всех еврейских учителей и государственных служащих. Потом ввели для нас специальные удостоверения. А потом… Ты знаешь, у нас ведь там есть свои гетто. Скажи это кому-то лет пять назад, никто бы и не поверил… А теперь евреев со всей страны сгоняют в транзитные лагеря на границе с Германией, и дальше массово депортируют на восток. Мою тетушку забрали четыре месяца назад. А меня укрыли знакомые. Но потом немцы пришли и к знакомым… И вот, я здесь. Там, у нас, полиция все время твердит о том, что все едут сюда работать. Но…
Рахель запнулась и замолчала, видимо, что-то вспомнив.
— Спасибо тебе, — через мгновение негромко сказала она. — Родная, спасибо за все твои письма и…
Рахель снова запнулась и посмотрела на Сару так, что той сразу стало понятно, за что подруга благодарит ее второй раз.
— Сара, они увели его вместе со всеми… — в глазах Рахель сверкнули слезы, а ее голос превратился в тихий срывавшийся шепот. — Он был ведь еще ребенком… Боже… Да что же они творят?
