– А ты, конечно, ответил: я ужас, летящий на крыльях ночи! – усмехнулся Тимур.
– Сам ты кошмар, летящий на крыльях пива!
Знахарь глотнул пива, утер губы и продолжил рассказ:
– Ну, я там особо разглагольствовать не стал, зачем глупых девчонок пугать больше, чем нужно... Но то, что говорил, – произносил хриплым разбойничьим голосом. Аж в горле запершило. Этих двоих прикончил без разговоров, а уж речи всякие – для девок.
Знахарь нахмурился и взял со столика пачку сигарет.
– Знаешь... – сказал он, – эти девки... Классные девки, между прочим. Красивые, гладкие, приятные, в общем – женщины первый сорт. И каждой из них сберечь бы свои прелести для одного, главного, любимого... Тогда вся их красота и прочие специальные женские качества будут богатством, сокровищем... А так – все равно что бутылку пива на пятьдесят человек выпить.
Покосившись на стакан с пивом, Знахарь вздохнул и сказал:
– Эх, жизнь моя – жистянка!
– А ну ее в болото! – подхватил Тимур.
В этот момент на письменном столе тихо зазвонил телефон.
Тимур, подскочив на диване, едва не выронил стакан с пивом, а Знахарь, презрительно усмехнувшись, сказал:
– Нервы, молодой человек, нервы!
Телефон прозвонил еще раз.
Знахарь неторопливо поднялся с кресла и, подойдя к столу, нажал кнопку на клавиатуре компьютера.
– Ну что же, – сказал он, – будем коллекционировать записи.
И, сняв трубку, сказал любезным голосом:
– Я слушаю вас.
– Вот именно, слушай, – ответил уже знакомый голос, – деньги приготовил?
– Приготовил.
– Хорошо... В городе какая-то неразбериха началась, это случайно не твоих рук дело?
– Какая неразбериха? – весьма натурально удивился Знахарь. – Вроде все спокойно.
– Спокойно, говоришь? Ну-ну... Ладно. Значит, деньги привезешь сам. И без фокусов.
– А куда?
– Сядешь в машину и будешь ехать по моим телефонным указаниям. А твой ловкач Тимур пусть дома сидит. А то ведь я и рассердиться могу, для меня деньги не самое главное, вот грохну твоего бурята косорылого – и что ты будешь делать?
– Тебя буду искать. Найду – тоже грохну, – честно ответил Знахарь.
– Верю. И такой расклад, при котором на ровном месте появятся два трупа, тем более что один из них может оказаться моим, нам ни к чему. Верно?
– Верно, – спокойно сказал Знахарь.
– Вот и хорошо. Жди звонка. И будь готов выехать в любую минуту. Понял?
– Понял.
В трубке раздались гудки, и Знахарь положил ее на рычаг.
– Ну вот, – он повернулся к Тимуру, – позвонил наш вымогатель. Уже хорошо, а то мне, честно говоря, порядком надоело ждать. Не люблю две вещи – ждать и опаздывать. Послушаем запись?
– А ну ее в болото, – голосом водяного пропел Тимур, – а мне летать, а мне летать...
Штерн прекратил разговор и посмотрел на Афанасия.
Бурят сидел на полу, прикованный наручниками к батарее, и спокойно смотрел в пространство перед собой.
– Ну вот, – удовлетворенно сказал Штерн, убирая трубку в карман, – если твой хозяин не выкинет какую-нибудь очередную штуку, то я получу то, что мне нужно, а ты – свободу. И даже не свободу, а жизнь.
– Моя жизнь всегда при мне, – ответил Афанасий, не сводя взгляда с противоположной стены комнаты.
– Но я могу ее забрать, – усмехнулся Штерн.
– Прекратить можешь, – сказал Афанасий, – а забрать не получится.
– Да ты философ! – удивился Штерн. – Надо же! А я-то, дурак, думал, что ты обычная чурка неотесанная. А ты, оказывается, не так прост, парниша... Ну да и не таких обламывать приходилось. Хотя обламывать тебя нельзя, потому что ты – товар. А товар должен быть в хорошей кондиции.
Савелий Андреевич Штерн[1] , бывший царь и бог в спецзоне, которую прошлым летом разгромили под чутким руководством Знахаря, вздохнул и поднялся со стула, стоявшего у окна.
– Спешить я не буду, – сказал он, – торопливость нужна при ловле блох. Деньги от меня никуда не денутся, а пока я выпью чаю. И даже налью стаканчик тебе – я же не изверг!
Подойдя к колченогой табуретке, стоявшей у стены, он включил электрическую плитку и поставил на нее мятый алюминиевый чайник. Затем достал сигареты и, закурив, снова уселся на стул и стал смотреть на улицу.
Комната, в которой находились Штерн и Афанасий, располагалась в одном из заброшенных домов старого частного сектора. После оползня, случившегося несколько лет назад, жить в этом районе Томска стало невозможно, и теперь только бомжи да многочисленные одичавшие собаки обитали в полуразвалившихся деревянных домах. В некоторых из них до сих пор было электричество, а в том, где Штерн содержал своего пленника, даже шла вода из крана.
Штерн курил и смотрел на пустую улицу, но перед его глазами проплывали совсем другие картины...
...Совершенно голый Савелий Штерн был туго растянут за руки и за ноги между четырьмя колышками, вбитыми в землю. Он смотрел на стоявших над ним людей, и в его глазах плескалась смесь страха и ненависти.
А потом Знахарь и его товарищи ушли в темноту, и Штерн остался один. В тайге, нагретой за жаркий летний день, не было холодно, но Штерна начал бить озноб.
Он понимал, что теперь ему остается только ждать смерти. И смерть эта будет не такой легкой, как от пули или от ножа, она придет в другом обличье. На беспомощного человека могли набрести медведь или волк, да и лисица, несмотря на свои небольшие размеры, вполне могла бы загрызть надежно привязанного к земле Штерна.
Это было страшно, но Штерн знал, что бывают вещи пострашнее клыков дикого зверя. Хищник просто перегрызет ему горло... Несколько минут ужаса и боли – и все кончено.
Муравьи.
Если его найдут муравьи...
Штерн даже не мог представить себе, что будет, если его найдут муравьи. Мозг отказывался рисовать такую кошмарную картину. А ведь это один из старинных способов казни, подумал Штерн, любили раньше изощряться... Не просто отрубить голову, а, например, налить в горло раскаленный свинец.
И то ведь, наверное, лучше, чем муравьи...
Сразу потеряешь сознание от боли, а там уже все равно.
Штерн, содрогаясь, рисовал себе картины муравьиного нашествия, и в это время в кромешной тьме мелькнул луч света. Потом послышался треск попавшего под ногу сучка, и через минуту на поляну вышел Семен.
Осветив Штерна фонариком, Семен присел рядом с ним на корточки и, достав сигареты, закурил. Штерн, не отрываясь, смотрел на едва видное в темноте лицо Семена и пытался угадать, зачем тот вернулся. Но Семен молчал, а Штерн, несмотря на свое отчаянное положение, даже и не думал о том, чтобы самому заговорить с ним.
Для этого он был слишком гордым.
Или просто считал себя гордым.
