бля, как ходоки к Ленину, и говорят: недовольны! То ли еще денег хотят, то ли решили дать делу законный ход...
Черт их поймет – мямлят, козлы деревенские!
И брата нет, как назло. Он бы их построил
А не так давно Вертякову донесли, что Москва намеревается заслать к ним очередную комиссию по проверке работы комиссии предыдущей. И больше всех пыжится пресловутый депутат, народный избранник Михайлов, которому район немалые деньги ежемесячно платит как раз за то, чтобы никаких комиссий не было.
Сам он при этом, конечно, делает вид, что всеми силами сдерживает новую проверку, но для пущего сдерживания не мешало бы, мол, обеспечить мероприятие финансово. Понятно, что это обычное вымогательство, но с другой стороны – попробуй не дать. И уплывают в Белокаменную денежки, и всякий раз, отправляя с нарочным тугой сверток, горючие слезы льет Борис Тимофеевич. И душит его прегромадная жаба. И теплится призрачная надежда, что, получив искомое, все же успокоится господин Михайлов и поумерит хотя бы на время свое служебное рвение.
Сволочь...
Борюня поднял глаза и уткнулся взглядом в мутные глаза завоевателя Сибири. Вышитый на ковре Ермак безучастно смотрел сквозь Вертякова, будто нарочно не замечая главу администрации. В упор ведь не видит, сука, – мелькнуло в голове у главы – в вечность смотрит. Что ему наши проблемы?
Тем не менее самого Бориса Тимофеевича эти проблемы касались все более плотно. Очень неважно шли дела у районного босса в последний год. Стопроцентные, казалось бы, аферы, или, как их сам Вертяков именовал, «проекты», все чаще завершались сплошным геморроем.
Прошлым летом было совершено нападение на «Мерседес», везший очередную мзду в область: кто-то подстроил аварию и прикарманил больше ста тысяч зеленых американских рублей. Потом – облом с французским детским домом, потом трагедия в кедровнике и очень дорого – в прямом смысле слова – обошедшаяся Вертякову московская комиссия.
В начале года строительная фирма «Терем» в очередной раз перешла дорожку районной администрации, выиграв тендер на строительство на берегу Томи зоны отдыха с мини-аквапарком, финансируемое голландцами.
Вертякову не перепало ни копейки.
Несмотря на все старания верной Эллы Арнольдовны, пытавшейся соблазнить начальника областного отдела образования, район не получил и заказа на поставку яиц для школьных завтраков. Амжеевская же птицеферма фактически принадлежала Вертякову, выкупившему контрольный пакет акций через подставных лиц. Пока что от нее одна головная боль...
Потом кража «дипломата» со ста тысячами долларов, направляемых в Москву. Эх... Борюне представилось, как он бегает по улицам в расстегнутых штанах, домашних тапочках и с безумными глазами, рвет на себе волосы и кричит: «Я банкрот!»
Мотнув головой, Борис Тимофеевич отворил сейф, накапал себе, будто микстуры, дорогого коньяку и выпил одним глотком. Прислушался, как теплеет в груди, – и еле сдержал подкатившиеся к глазам слезы. Так ему стало грустно и хорошо. И абсолютно безразлично, что же будет дальше.
Он и представить себе не мог, что теперь будет дальше. Был бы брат рядом, он бы посоветовал. Впрочем, и Кислый перед исчезновением стал допускать промашки. Говорил, что в Москве вопрос радикально решит, даже братков в столицу заслал – с оборзевшим депутатом разобраться. Так ведь облом вышел! Братки вернулись с печальными вестями – планировавшееся смертоубийство сорвалось по совершенно идиотской случайности. Правда, к изумлению Вертякова, ни по одному из центральных каналов ни слова не было сказано о покушении аж на депутата Государственной думы. Это тоже настораживало.
И не зря.
Мелкий государственный бандит из далекого таежного городка, несмотря на непомерное честолюбие и видимое влияние в провинциальных кругах, и представить себе не мог, в какое дерьмо он вляпался. Александр Николаевич Михайлов играл на таком уровне – много выше законодательных органов страны, – что за благополучие и жизнь сибирской сошки, некоего Вертякова, никто не дал бы теперь и понюшку табаку.
Когда депутату Михайлову сообщили, что дело о покушении закрыто, он вздохнул свободно. Но не преминул задать вопрос: а кто же все-таки стоял за неудачливыми стрелками? Ему доложили, что столичные к этому делу – никаким боком. Все «наседки», «кролики» и прочие стукачи в один голос донесли, что московский криминал в этом деле не замешан. Политических противников органы тоже «пробили» – ни ухом ни рылом. Следовательно, концы нужно было искать в прошлых делах, скорее всего, в региональных. Но единственный регион, с которым г-н Михайлов имел дело, – Томск.
Или Амжеевка...
Таким образом, противники поменялись местами: теперь уже Вертяков был приговорен. Но не подозревал об этом.
Впрочем, он был из тех, кто опасность чует лучше, чем кошка – мясо.
Он шкурой ощущал, что из Москвы исходит серьезная угроза, но досконально разобраться и встретить опасность лицом к лицу он не мог и не хотел. Поэтому дрожал и нервничал, срывая зло на подчиненных.
– Элла! Где ты там?
– Я здесь, котик. Что ты так разволновался?
В дверь заглянула бессменная помощница главы районной администрации. Элла Арнольдовна, впрочем, была не просто секретарем-референтом. За годы совместной работы она стала подельницей. И если что – загудела бы она по той же статье, что и шеф, пожалуй. А может, и посерьезнее.
Кроме того, она имела и другой подход к шефу. Ее проворные губы приносили ему расслабление и уверенность в том, что все проблемы в конце концов благополучно разрешатся. И дважды в день секретарша опускалась на колени у мягкого кресла начальника и расстегивала ему ширинку...
Впрочем, в последнее время она, похоже, тоже начала борзеть, понимая, что удача куда-то упорхнула и земля уходит из-под ног ее босса. Выбила солидную прибавку к жалованью, а кроме домашнего кинотеатра вытребовала DVD-установку с караоке себе в приемную – и теперь Борису Тимофеевичу в отсутствие посетителей приходится слушать из-за стенки ее писклявые завывания: «Нас не догонят!...» или «Миллион- миллион-миллион алых роз...» А еще и фамильярничать себе позволяет в служебное время.
Котик...
– Ты с кем меня соединила, Элка?
– А что? – покачивая бедрами, Элла Арнольдовна подошла к Вертякову и встала подле так, чтобы ее пухлые, но приятные коленочки уткнулись прямо в бедро Бориса Тимофеевича.
Он тут же начал возбуждаться:
– А ничто, дура ты старая! Неужели разучилась различать порядочных людей и бандитов отмороженных, подонков и сволочей?!
– Так у нас все звонки от порядочных сволочей, – скаламбурила секретарша, наклоняясь так, что из декольте едва ли не вывалились обширные груди.
Вертяков, не отрывая взгляда от этой картины, продолжил воспитательную работу:
– Ты мне свои подколки брось. Раньше у тебя рот правильно открывался. Для того дела, для которого и предназначен.
Он поправил рукой член, который уже оттопыривал брюки.
– А теперь не по рангу хайло разеваешь. Смотри, уволю!
– Напугал ежа голой жопой! – вскипела Элла. – Нравится, когда в рот беру? А когда правду-матку тебе в глаза режу – не нравится, значит? Уволь, касатик, рискни здоровьем. Да на первой же сделке запалишься. Раньше хоть братец уголовный прикрывал. А теперь? Где он, где?...
– Уйди лучше, – сощурил глаза Вертяков, – с глаз моих. От греха подальше.
Он обиженно засопел, потому что секретарша посмела затронуть святое – брата.
И хотя Элла Арнольдовна склонила свою подмалеванную физиономию почти к животу начальника – у того желание резко пропало.
