запах только что отпечатанных денег.
И слово «червонцы, червонцы!» загудело повсюду, послышались вскрикивания «ах, ах!» и смех. Кое-кто уже ползал в проходе, шаря под креслами, многие уже ногами стояли на сиденьях, ловили верт лявые бумажки.
На лицах милиции, дежурившей у входов, выразилось тягостное не доумение, а артисты без церемонии стали высовываться из-за кулис.
С галереи донесся голос: «Ты чего хватаешь? Это моя! Ко мне ле тела!» – и другой голос: «Да ты не толкайся, я тебя сам так толка ну!» – и завязалась какая-то возня, появился на галерее шлем мили ционера, и кого-то стали с галереи уводить.
Возбуждение возрастало, и неизвестно даже, вот что бы все это вылилось, если бы Фагот не прекратил денежный дождь, внезапно дунув в воздух.
Двое молодых людей в стрижке боксом и с преувеличенными, ва той подбитыми плечами, обменявшись многозначительным весе лым и глумливым взглядом, снялись с мест и вышли из партера через ту дверь, что вела в буфет.
В театре стоял гул, в котором больше всего слышались слова «на стоящие!», глаза у всех возбужденно блестели.
Тут только Бенгальский нашел в себе силы и шевельнулся. Стара ясь овладеть собою, он потер руки и голосом наибольшей звучности заговорил так:
– Итак, граждане, мы с вами видели сейчас случай так называе мого массового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше до казывающий, что никаких чудес не существует. Попросим же месье Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки, что у вас в руках, исчезнут так же внезапно, как и появились.
Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве. На лице у него при этом играла уверенная улыбка, но в глазах этой уверенно сти не было, и скорее в них выражалась мольба.
Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полное молчание, и было оно прервано клетчатым Фаготом.
– Это опять-таки случай так называемого вранья, – прокричал он козлиным тенором, – бумажки, граждане, настоящие.
– Браво! – отрывисто рявкнул бас на галерке.
– Между прочим, этот, – и тут наглый Фагот пальцем указал на Бенгальского, – мне надоел! Суется все время, куда его не спрашива ют, ложными своими замечаниями портит весь сеанс. Что бы нам та кое с ним сделать?
– Голову ему оторвать! – сказал кто-то сурово на галерке.
– Как вы говорите? Ась? – тотчас отозвался на это безобразное предложение Фагот. – Голову оторвать? Это идея! Бегемот, – закри чал он коту, – делай! Эйн, цвей, дрей!
И произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем сжался и, как пантера, мах нул прямо на грудь Бенгальскому, а оттуда на голову. Пухлыми лапа ми вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал голову с полной шеи.
Две с половиной тысячи человек в театре, как один, вскрикнули. Кровь фонтанами из разорванной шеи ударила вверх и залила и ма нишку, и фрак. Безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол.
Кот передал голову Фаготу, тот за волосы поднял ее и показал пуб лике, и голова плаксиво крикнула:
– Доктора!
В зале послышались истерические крики женщин.
– Ты будешь в дальнейшем всякую чушь молоть? – грозно спро сил Фагот у головы.
– Не буду больше! – прохрипела голова, и слезы покатились из ее глаз.
– Ради бога, не мучьте его! – вдруг, покрывая шум, прозвучал из ложи женский голос, и видно было, как маг повернул в сторону голо са лицо.
– Так что же, граждане, простить его, что ли? – спросил Фагот, обращаясь к залу.
– Простить! Простить! – раздались вначале отдельно и преиму щественно женские голоса, а затем они слились в дружный хор с мужскими.
– Как прикажете, мессир? – спросил Фагот у замаскирован ного.
– Ну что ж, – задумчиво и тихо отозвался тот, – я считаю твои опыты интересными. По-моему, они люди как люди. Любят деньги, что всегда, впрочем, отличало человечество. Оно любило деньги, из чего бы они ни были сделаны, из кожи ли, бумаги, бронзы или зо лота. Легкомысленны… но и милосердие иногда стучится в их серд ца. – И громко приказал: – Наденьте голову!
Кот Бегемот и Фагот бросились к неподвижному телу Бенгальско го, Фагот поднял его за шиворот, кровь перестала бить. Кот, прице лившись поаккуратнее, нахлобучил голову не шею, и она аккуратно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась. И, главное, да же шрама на шее никакого не осталось. Кот лапами обмахнул фрак Бенгальского, и с него исчезли всякие следы крови. Фагот нахватал из воздуха целый пук червонцев, засунул их в карман фрака несчаст ного конферансье, подпихнул его в спину и выпроводил со сцены со словами:
– Катитесь отсюда! Без вас веселей!
Бессмысленно оглядываясь и шатаясь, конферансье добрел до по жарного поста, и здесь с ним сделалось худо. Он жалобно вскрикнул:
– Голова, моя голова!
К нему кинулись. И в числе прочих Римский. Конферансье пла кал, ловил в воздухе что-то руками, бормотал:
– Отдайте мне голову! Голову отдайте!
Римский, проклиная мысленно окаянного Степу, велел курьеру бежать за врачом. Бенгальского пробовали уложить на диван в убор ной, но конферансье стал отбиваться, сделался буен.
Когда его в карете увезли, Римский вернулся и увидел, что на сце не происходят буквально чудеса.
Оказывается, Фагот, спровадив несчастного Жоржа, объявил публике так:
– Таперича, граждане, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин!
И тут же сцена покрылась персидскими коврами, возникли гро мадные зеркала, освещенные с боков пронзительно светящимися трубками, а меж зеркал витрины, а в них зрители в веселом ошелом лении увидели разных цветов и фасонов несомненные парижские платья. Это в одних витринах. А в других появились сотни дамских шляп, и с перышками, и без перышек, сотни же туфель черных, бе лых, желтых, атласных, замшевых, и с пряжками, и с ремешками, и с камушками.
Между туфель выросли аппетитные коробки, открытые, разных цветов, иные из них с кисточками; в коробках заиграли светом блес тящие грани хрустальных флаконов.
Горы сумочек из кожи антилопы, из замши, из крепдешина, меж ними груды чеканных золотых футлярчиков с губной помадой.
Черт знает откуда взявшаяся рыжая девица в вечернем туалете, всем хорошая девица, за исключением того, что шея ее была изуро дована причудливым шрамом, появилась у витрин, улыбаясь хозяй ской улыбкой.
Фагот, сладко улыбаясь, объявил, что фирма совершенно бес платно производит обмен дамских платьев и обуви почтеннейшей публики на парижские модели. То же относительно сумочек, духов и прочего.
Кот стал шаркать задней лапой, передней выделывая какие-то же сты, свойственные швейцарам, открывающим двери.
Девица запела сладко, хоть и с хрипотцой и сильно картавя, чтото малопонятное, но очень, по-видимому, соблазнительное:
– Прошу, медам, прошу! Креп, Герлен, Шанель номер пять, Мицуко, Нарсис Нуар, вечерние платья, платья коктейль.
Фагот извивался, кот кланялся, девица открывала стеклянные ви трины.
– Прошу! – орал Фагот. – Без всякого стеснения и церемоний… Прошу! Без всяких доплат меняем старое платье на новое!
Публика волновалась, глаза у всех блестели, но идти на сцену по ка никто не решался.
Но наконец какая-то гладко причесанная брюнетка вышла из де сятого ряда партера и, улыбаясь так, что ей, мол, решительно все равно и в общем наплевать, что будут говорить, прошла и поднялась сбоку на сцену.
– Браво, браво! – вскричал Фагот. – Приветствуем первую посе тительницу. Медам! Бегемот, кресло! Начнем с обуви, медам?
Брюнетка села в кресло, и Фагот тотчас вывалил на ковер перед нею груду туфель. Брюнетка сняла свою туфлю, примерила сирене вую, потопала в ковер, осмотрела каблук.
– А они не будут жать? – задумчиво спросила она.
Фагот обиженно воскликнул: «Что вы!» – и кот от обиды мяукнул.
– Я беру эту пару, мосье, – сказала брюнетка с достоинством, на девая и вторую туфлю.
Старые туфли брюнетки были выброшены за занавеску, туда же проследовала и смелая брюнетка в сопровождении рыжей девицы и Фагота, несущего на плечах несколько модельных платьев. Кот су етился, помогал и для пущей важности набросил себе на шею санти метр.
Через минуту из-за занавески вышла брюнетка в таком платье, что по всему партеру прокатился вздох. Храбрая женщина, удиви тельно похорошевшая, остановилась у зеркала, тронула волосы, изо гнулась, оглядывая спину, и потом пошла к рампе.
Ее перехватил Фагот, подал ей лаковую сумочку и футляр с духами.
– Фирма просит вас принять это на память, – заявил Фагот, изви ваясь, как змея.
– Мерси, мосье, – надменно ответила брюнетка и вернулась в партер.
Зрители вскакивали с мест, чтобы рассмотреть ее получше, при касались к сумочке, поражались.
Тут и прорвало, и со всех сторон на сцену пошли женщины.
В общем возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: «Я не позволяю тебе!» – и женский: «Дурак, деспот и мещанин, не ломайте мне руку!»
Взволнованный партер гудел от восторга, а на сцене кипела рабо та. Женщины исчезали за занавеской, оставляли там свои платья, выходили в новых. На табуретках с золочеными ножками сидел уже целый ряд дам, энергично топая в ковер заново обутыми ногами. Фа гот становился не колени, мял в руках ступни, орудовал роговой надевалкой, кот, изнемогая под грудами сумочек и туфель, таскался от витрины к табуреткам, девица с изуродованной шеей то появлялась, то исчезала за занавеской и дошла до того, что полностью тарахтела по-французски. Причем удивительно было то, что ее с полуслова
