необъят ного бального зала, окаймленного колоннами из какого-то желтова того искрящегося самоцвета. Зал был пуст совершенно, и лишь у ко лонн стояли неподвижно в серебряных тюрбанах голые негры. Лица их от волнения стали грязно-бурыми, когда в зале показалась Марга рита со свитой, в которую тут включился и Азазелло.
Тут Коровьев выпустил руку Маргариты, шепнул: «Прямо на тюльпаны…» Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед Маргаритой, а за нею она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и черные плечи фрачников. Оглушитель ный рев труб придавил Маргариту, а вырвавшийся из-под этого рева змеиный взмыв скрипок потек по ее телу. Оркестр человек в полто раста играл полонез. Человек во фраке, стоявший выше всего орке стра, увидев Маргариту, побледнел и заулыбался и вдруг рывком под нял весь оркестр. Ни на мгновенье не прерывая музыки, оркестр стоя окатывал Маргариту, как волнами.
Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросав руки, и Маргарита, улыбаясь, потрясла рукой.
– Нет, мало, мало, – зашептал Коровьев, – что вы, он не будет спать всю ночь! Крикните ему что-нибудь приятное! Например: «Приветствую вас, король вальсов!»
Маргарита крикнула и подивилась, что голос ее, полный, как ко локола, был услышан сквозь вой оркестра.
Человек от счастья вздрогнул, руку прижал к крахмальной груди.
– Мало, мало, – шептал Коровьев, – глядите на первые скрипки и кивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали отдельно… Так, так… Вьетан за первым пультом! Рядом с ним Шпор, Массар, ОльБулль! Крейцер, Виотти! Вот, хорошо! Дальше! Дальше! Спешите!
– Кто дирижер? – на лету спросила Маргарита.
– Иоганн Штраус! – ответил кот. – И пусть меня повесят сегодня вечером, если где-нибудь еще есть такой оркестр. А приглашал я!
В следующем зале не было видно колонн. Их закрывала стена из роз, красных, как венозная кровь, розовых, молочно- белых, [кото рая] возникла на левой руке, а на правой – стена японских махровых камелий.
Между стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипа ло пузырями в трех бассейнах, из которых первый был прозрачный фиолетовый, второй – рубиново-красный, третий – хрустальный. * Я в восхищении (фр.).
В этом зале метались негры в алых повязках, с серебряными чер паками, наливая из бассейнов опаловые чаши.
Хрустальные столики были завалены зернами жареного миндаля.
В розовой стене был пролом, и там на эстраде метался во фраке с ласточкиным хвостом человек. Перед ним гремел, квакал, трещал джаз. Музыканты в красных куртках остервенело вскочили при по явлении Маргариты и ударили сумасшедшую дробь ногами. Дири жер их согнулся вдвое, так что руками коснулся эстрады, затем вы прямился и, наливаясь кровью, пронзительно прокричал:
– Аллилуйя!
После чего музыканты ударили сильнее, а дирижер хлопнул себя по коленам раз, потом накрест – два, потом сорвал тарелку у крайне го музыканта, ударил ею по колонне.
В спину тек страшной, мощной рекой под ударами бесчисленных смычков полонез, а этот джаз уже врезался в него сбоку, и в ушах бур лила какофония.
– Кивок и дальше! – крикнул Коровьев.
Откуда-то грянули развязные гармоники и «светит месяцем», залихватским, страшным, залили джаз.
Улетая, Маргарита, оглянувшись, видела только, что виртуозджазбандист, борясь с полонезом и «светит месяцем», бьет по голо вам тарелкой джазбандистов и те, приседая в комическом ужасе, дуют в свои дудки.
Вылетели наконец на площадку и остановились. Маргарита уви дела себя над лестницей, крытой красным ковром. Внизу она видела, как бы держа перед глазами бинокль обратным способом, швейцар скую темного дуба с двумя каминами – маленьким, в котором был огонь, и громадным, в темную холодную пасть которого мог легко въехать пятитонный грузовик. Раззолоченная прислуга строем чело век в тридцать стояла лицом к холодному отверстию, не спуская с не го глаз. Лестница пылала белым заревом, потому что на стене по сче ту ступенек висели налитые электрическим светом виноградные гроздья.
Маргарита чувствовала, что ее глушит новая какая-то музыка, но уже не пропавший где-то в тылу «светит месяц», а другая – мед ная, мощная.
Маргариту устанавливали на место. Под рукой левой у нее оказа лась срезанная аметистовая колонка.
– Руку можно положить будет, если очень станет трудно, – шеп тал Коровьев.
Кто-то чернокожий нырнул под ноги, подкинул мягкую скамееч ку, и на нее Маргарита, повинуясь чьим-то рукам, поставила правую ногу, немного согнув ее в колене.
Кто-то поправил сзади волосы на затылке. Маргарита, став, огля делась. Азазелло и Коровьев стояли возле нее в парадных позах, в од ной линии с ними выстроились два молодых человека, смутно чемто напоминающих Абадонну и тоже с затененными глазами. Сзади били и шипели струи; покосившись, Маргарита увидела, что и там шампанский буфет. Из бледно-розовой стены шампанское лилось по трем трубкам в ледяной бассейн. Шеренга негров уже стояла с под носами, уставленными плоскими, широкими, покрытыми инеем ча шами. Двое держали на подносах горки миндаля.
Музыка обрушивалась сверху и сбоку из зала, освещенного интим но; там горели лампы настольные, прикрытые цветным шелком. Трубы доносились с хор.
Осмотревшись, Маргарита почувствовала теплое и мохнатое у ле вой ноги. Это был Бегемот. Он волновался и в нетерпении потирал лапы.
– Ой, ой, – восторженно говорил Бегемот, – ой, сейчас, сейчас. Как ударит и пойдет!
– Да уж, ударит, – бормотал Коровьев, так же как и все, глядя вниз, – я предпочел бы рубить дрова… По-моему, это легче.
– Я предпочел бы, – с жаром отвечал кот, – служить кондукто ром в трамвае, а уж хуже этого нет работы на свете!
Волнение кота заразило и Маргариту, и она шепнула Коровьеву:
– Но ведь никого нет, а музыка гремит…
Коровьев усмехнулся и тихо ответил:
– Ну, за народом дело не станет…
– Музыка гремит, – почтительно сказал кот, обращая к Маргари те сверкающие усы, – я извиняюсь, правильно. Ничего не может быть хуже, чем когда гость мыкается, не зная точно, что делать, куда идти и зачем, и сморкается. Такие балы надо выбрасывать на помой ку, королева!
– Первым приехавшим очень трудно, – объяснял Коровьев.
– Пилят очень после бала мужей. «Зачем спешили?.. Видишь, ни кого нету! Это унизительно…» – писклявым голосом изображал пи лящих жен неугомонный кот и вдруг остановился и переменил инто нации. – Раз, два… десять секунд до полуночи! Смотрите, что сейчас будет!
Но десять секунд пробежали, и ничего ровно не произошло. Мар гарита, капризно оттопырив губу, презрительно щипнула за ухо ко та, но тот мигнул и ответил:
– Ничего, ничего, ничего. Еще запроситесь отсюда с поста!
И еще десять секунд протащились медленно, как будто муха тащи лась по блюдечку с вареньем.
И вдруг золотая прислуга внизу шевельнулась и устремилась к ка мину, и из него выскочила женская фигура в черной мантии, а за нею мужчина в цилиндре и черном плаще. Мантия улетела куда-то в руках лакеев, мужчина сбросил на руки им свой плащ, и пара – нагая жен щина в черных туфельках, черных по локоть перчатках, с черными перьями в прическе, с черной сумочкой на руке и мужчина с боро дой, во фраке стали подниматься по лестнице.
– Первые! – восторженно шепнул кот.
– Господин Жак Ле-Кёр с супругой, – сквозь зубы у уха Маргари ты зашептал Коровьев, – интереснейший и милейший человек. Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник и не дурной алхимик. В 1450-м году прославился тем, что ухитрился отра вить королевскую любовницу.
– Мы так хохотали, когда узнали, – шепнул кот и вдруг взвыл: – Аншанте!
Ле- Кёр с женой были уже вверху, когда из камина внизу появились две новые фигуры в плащах, а следом за ними третья.
Жена Ле-Кёра оказалась перед Маргаритой, и та улыбнулась ей так ясно и широко, что самой ей стало приятно. Госпожа Ле-Кёр со гнула колени, наклонилась и поцеловала колено Маргариты холод ными губами.
– Вотр Мажесте*, – пробормотала госпожа Ле-Кёр…
– Вотр Мажесте, – повторил Ле-Кёр, и опять холодное прикос новение губ к колену поразило Маргариту…
– Вотр Мажесте, же лоннёр**… – воскликнул Коровьев и, даже не сочтя нужным продолжать, затрещал: – Эн верр***…
– Милль мерси! – крикнул в ответ Ле-Кёр…
– Аншанте!-воскликнул Азазелл о.
Молодые люди уже теснили мадам Ле-Кёр к подносу с шампан ским, и Коровьев уже шептал:
– Граф Роберт Лейчестер… По-прежнему интересен… Здесь ис тория несколько иная. Этот был сам любовником королевы, но не французской, а английской, и отравил свою жену.
– Граф! Мы рады! – вскричал Коровьев.
Красавец блондин в изумительном по покрою фраке уже целовал колено.
– Я в восхищении, – говорила Маргарита.
– Я в восхищении, – орал кот, варварски выговаривая по-англий ски.
– Бокал шампанского, – шептали траурные молодые люди, – мы рады… Графа давно не видно…
Из камина тем временем одни за другими появлялись черные ци линдры, плащи, мантии. Прислуга уж не стояла строем, а шевели лась, цилиндры летели из рук в руки и исчезали где-то, где, вероят но, была вешалка.
Дамы иногда задерживались внизу у зеркала, поворачиваясь и пальцами касаясь волос, потом вдевали руку в руку кавалера и лег ко начинали подниматься на лестницу.
– Почтенная и очень уважаемая особа, – пел Коровьев в ухо Мар гарите и в то же время маша рукою графу Лейчестеру, пившему шам панское, – госпожа Тофана.
Дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная, поднималась по лестнице, опираясь на руку какого-то
