— Кого там черти несут? — спросил полковник.
Ворота скрипнули, и вошел солдат.
— Пан полковник, — сказал он, — генерал Мюллер желает немедленно видеть вашу милость.
— А, это ты, старик, — сказал Куклиновский. — По какому делу? Что за черт?
— Генерал просит вашу милость приехать к нему немедленно.
— Кто был от генерала?
— Был шведский офицер, он уже уехал. Чуть лошадь не загнал.
— Хорошо, — сказал Куклиновский.
Потом он обратился к Кмицицу:
— Было тебе жарко, так ты остынь немного, миленький, я вернусь, и мы еще поболтаем.
— А что сделать с пленником? — спросил один из солдат.
— Оставить так. Я сейчас же вернусь. Кто-нибудь поедет со мной.
Полковник вышел вместе с солдатом, который раньше сидел на балке. Остались только трое, но вскоре в амбар вошло три новых солдата.
— Можете идти спать, — сказал тот, который сообщил Куклиновскому о приказе Мюллера, — полковник велел нам вас сменить.
Кмициц вздрогнул при звуках этого голоса. Ему показалось, что он его знает.
— Лучше остаться, — ответил один из прежних, — будет на что посмотреть, когда такого…
Вдруг он оборвал речь.
Какой-то страшный нечеловеческий звук вырвался у него из горла, похожий на крик петуха, которого режут. Он вскинул руками и упал как пораженный громом.
В ту же минуту в амбаре раздался крик:
— Лупить!
И два только что прибывших солдата набросились на прежних. Завязалась страшная, короткая борьба при свете горящей мазницы. Вот два тела повалились на солому. Некоторое время слышался еще хрип умирающих, потом снова раздался тот голос, который раньше показался Кмицицу знакомым:
— Ваша милость, это я, Кемлич, и мои сыновья. Мы с самого утра ждали удобного случая.
Тут старик обратился к сыновьям:
— Живо, шельмы! Отвязывайте пана полковника.
И прежде чем Кмициц успел сообразить, что случилось, около него появились всклокоченные головы Козьмы и Дамьяна. Веревку перерезали, и Кмициц встал на ноги. Он слегка шатался и едва смог выговорить сведенными губами:
— Это вы? Благодарю!
— Это мы, — ответил страшный старик. — Матерь Божья! Одевайтесь, ваша милость. Живо, шельмы!
И он стал подавать Кмицицу платье.
— Кони стоят за амбаром, — сказал он. — Дорога свободна. Стража никого не впустит, но выпустить — выпустит. Мы знаем пароль. Как вы чувствуете себя, ваша милость?
— Он бок мне прижег, да не очень. А стоять трудно…
— Выпейте горилки, ваша милость.
Кмициц жадно схватил флягу, которую ему подал старик, и, опорожнив ее наполовину, сказал:
— Я озяб. Теперь мне лучше!..
— На седле вы согреетесь. Кони ждут!
— Мне уже лучше, — повторил Кмициц. — Бок немного жжет, но это ничего. Мне совсем хорошо.
И он присел на краю балки.
Некоторое время спустя силы действительно к нему вернулись, и он совершенно сознательно смотрел на зловещие лица трех Кемличей, освещенные желтоватым пламенем горящей смолы.
Старик остановился перед ним:
— Ваша милость, скорее. Кони ждут!
Но в пане Андрее проснулся уже прежний Кмициц.
— О, не бывать тому! — крикнул он вдруг. — Теперь я этого изменника подожду!
Кемличи переглянулись с изумлением, но ни один из них не сказал ни слова — так слепо привыкли они повиноваться прежнему вождю.
А у него жилы выступили на лбу, глаза сверкали в темноте, как две звезды, горело в них упорство и жажда мести. То, что он делал теперь, было безумием, за которое он мог поплатиться жизнью. Но чем была его жизнь, как не рядом таких безумий? Бок у него страшно болел, так что он минутами невольно хватался за него рукой, но он все думал о Куклиновском и готов был ждать хоть до утра.
— Послушайте, — сказал он, — Мюллер его действительно вызывал?
— Нет, — ответил старик. — Это я выдумал, чтобы легче было с теми справиться. Будь их пятеро, нам бы трудно было сладить втроем, да кроме того, кто-нибудь мог бы крик поднять.
— Это хорошо. Он вернется сюда один или в компании. Если с ним будет несколько человек, мы сейчас же на них набросимся… Его вы оставьте мне. А потом к лошадям. Пистолеты есть?
— У меня есть, — ответил Козьма.
— Давай. Заряжен?
— Заряжен!
— Ладно. Если он вернется один, тогда, как только он войдет, броситься на него и зажать ему рот. Можете ему его же шапку в рот засунуть.
— Слушаюсь! — сказал старик. — А вы позволите, ваша милость, тех пока обыскать? Мы люди бедные…
Сказав это, он указал на трупы, лежавшие на соломе.
— Нет. Быть наготове… Что найдете при Куклиновском, то ваше!
— Если он вернется один, — сказал старик, — тогда я ничего не боюсь. Стану в воротах, и если даже сюда придет кто-нибудь из лагеря, я скажу, что полковник не велел пускать.
— Так и будет. Слушай…
За амбаром послышался топот коня. Кмициц вскочил и стал в темный угол. Козьма и Дамьян заняли места у входа, как два кота, поджидающие мышь.
— Один! — сказал старик, потирая руки.
— Один! — повторили Козьма и Дамьян.
Топот приближался, вдруг замолк, и за амбаром раздался голос:
— Эй, выходи кто-нибудь лошадь подержать. Старик побежал.
Настало минутное молчание, а потом послышался такой разговор:
— Это ты, Кемлич? Что за дьявол. Ты взбесился или с ума сошел? Ночь, Мюллер спит, стража не пропускает, говорит, что никакой офицер не уезжал. Что это значит?
— Офицер ждет в амбаре, ваша милость. Вернулся, как только вы уехали, и говорит, что разминулся с вами, теперь ждет.
— Что все это значит? А пленник?
— Висит!
Ворота скрипнули, и Куклиновский просунул голову внутрь амбара. Но не успел он сделать и шагу, как две железные руки схватили его за горло и подавили крик ужаса. Козьма и Дамьян с навыком настоящих разбойников повалили его на землю, наступили ему коленями на грудь, сдавили ее так, что ребра затрещали, и в одну минуту заткнули ему рот.
Тогда Кмициц выступил вперед и, поднесши мазницу к глазам Куклиновского, сказал:
— Ах, это вы, пане Куклиновский! Теперь мне надо с вами поговорить…
Лицо Куклиновского посинело, жилы напряглись так, что, казалось, готовы были лопнуть каждую минуту, и в его выступивших из орбит и налитых кровью глазах было столько же изумления, сколько и ужаса.
— Раздеть его и на балку! — крикнул Кмициц.
Козьма и Дамьян стали раздевать его так старательно, точно хотели сорвать с него кожу вместе с платьем.
