соображать, он стал вспоминать.
«Что же произошло? Я в кровати одинокой, исстрадавшейся по ласке женщины – это и хорошо, и плохо. Хорошо, если эта женщина – просто женщина. Плохо, если это – тетя Клава. Так, с этим разобрались. Второе: почему она кричала? Если от страсти, это плохо. А если от страха? Тоже плохо. От восхищения? Уже лучше. А может ли быть вообще хорошо? Не может. Все плохо и безнадежно. И Галина ждет его на перекрестке. И приглашением на мороженое уже не отделаешься. И люди на меня почему-то оглядываются. И время... Сколько времени?»
Дирол глянул на часы, и ему стало совсем плохо. На ужин он уже опоздал. И реальная причина его опоздания никак не могла являться уважительной для капитана Мочилова.
Юноша даже не подозревал, что главной причиной всех его неприятностей является парик и бородка из коллекции Зоси. Когда юноша выбежал из дома девушки, он как-то забыл снять эти элементы театрального грима. Именно поэтому тетя Клава и приняла его за постаревшего Агафона. Именно поэтому она не захотела узнавать в нем курсанта Зубоскалина. Именно поэтому она визжала над его бездыханным телом. Видимо, женщина захотела руками перебрать бородку любимого и нечаянно дернула за нее сильнее, чем надо было. И когда борода с легкостью отделилась от тела, тетя Клава и обезумела.
Санек Зубоскалин пришел вовремя, но злой и угрюмый. Надвинул на лицо пилотку, прошел в свою комнату, лег на кровать, отвернулся к стене и накрылся с головой одеялом.
Товарищи его уже были на месте. Сначала они принялись высказывать ему свои упреки по поводу небратского дележа содержимого Зосиного чемодана, но уже через девяносто три секунды до них дошло, что с хроническим оптимистом Диролом не все в порядке. А как же иначе? Человек, который должен был публично торжествовать по поводу своего лучшего реквизита, глумиться над менее расторопными товарищами, измываться над их убогими париками из пакли, пребывает в тоске и унынии?
– Сань, а Сань, – тронул его за плечо Леха, – на ужин пора. Сегодня тетя Клава на пюре с минтаем расстаралась. Две минуты осталось. Пойдем!
– Не пойду, – буркнул Санек не своим голосом.
И все. Ни душевной брани в лицо друзей, ни оскорбительных реплик в адрес пюре, приготовленного тетей Клавой, ни даже презрительного фыркания в отношении... в отношении всей нашей жизни.
– Плохо дело, – не стесняясь больного, поставил диагноз Федя. – Мама рассказывала, что с папой Мамаду тоже так было, когда он затосковал по родине. Лежал так, лежал, а потом встал и уехал в свою милую Ням-Амнию. Перед дорогой, правда, маму хотел задушить, чтоб не доставалась она никому, а она как даст ему в глаз! Он обиделся, что в ней никакой романтики нет, и один уехал. Обещал, что со временем меня выкрадет, да так и не выкрал. Может, ждал, когда вырасту и самостоятельным стану. Может, еще выкрадет. Что Мочилову-то говорить будем?
– Скажем, приболел, а тетю Клаву попросим в мешочке полиэтиленовом ему ужин прислать. Она его любит, не откажет, – принял решение Венька.
Курсанты вышли из комнаты, оставив товарища одного. Тот полежал, дождался, когда в коридоре стихнут шаги, потом свернулся калачиком и тоненько, жалобно завыл, как воют только щенки, оставшиеся в первую ночь без мамки, или девушки, попавшие в безвыходную ситуацию. Видно, плохо было Диролу. Плохо, как никогда.
Правда, к тому моменту, когда время, отведенное для ужина, уже подходило к концу, ему явно полегчало. Курсанты даже испугались, когда за столом вдруг появилась его плутоватая физиономия с огромным грязно-фиолетовым синяком под правым глазом. От смертельной депрессии, казалось, не осталось и следа.
– Здорово я, правда?
– Чего «здорово»? – выразил общее мнение Леха.
– Мимо Мочилова проскочил. Он и не заметил, что я опоздал!
Федя заботливо плюхнул перед ним пакет с расплывшимся пюре и клочками минтая в нем.
– Кушай, дорогой товарищ, – с душевной интонацией произнес он. – Только вилки нету. Тетя Клава даже ради тебя вилкой не пожертвует.
– Вот почему ты пилоткой прикрывался, – проявил чудеса дедукции тот из братьев Утконесовых, что сидел на месте Андрея. – Синяк маскировал. И кто же тебя так отделал?
– Тетя Клава, – честно ответил Санек.
Шутка курсантам не очень понравилась, но они из вежливости похихикали.
– А если честно?
– Тетя Клава же, – заученно повторил Санек. – Кулаком оглушила и к себе приволокла. Ой, братцы, влип я. Самое страшное, что я, кажется, не все помню.
– Так ты поэтому с нами не разговаривал? Тебя совесть мучила? – озарило Веньку.
– Когда? – поинтересовался Санька.
– Так. Стоп, – отдал команду Венька. – Разбираться будем в защищенном от прослушивания месте. Быстро доедайте – и в комнату. Враги и начальство не должны знать о наших больных местах.
Санька с тоской посмотрел на так и не съеденное содержимое пакета, сунул его за шиворот куртки и поспешил за товарищами. Голод – не тетка, через часок скрутит – мало не покажется.
Дружной, веселой компанией курсанты ввалились в комнату, включили свет и замерли.
– Полтергейст, – прошептал Ганга.
– Зомби, – более уверенно констатировал Венька.
– Я, – сдавленным шепотом прохрипел побелевший Зубоскалин.
На его койке лежал он сам. Или зомби. Или полтергейст.
Обычно зомби и полтергейсты бывают злобными и храбрыми оптимистами. Этот же был невыносимо жалким пессимистом. Крупное и весьма материальное тело под одеялом тряслось мелкой дрожью и душераздирающе поскуливало.
– Леха, потыкай его шваброй, – попросил Санек.
– А чего это Леха? – малодушно отказался тот. – Твое тело, ты и тыкай. А то я ткну, а ты же мне по уху и зарядишь. Или вы оба.
– Пусть Федя идет, – решил Веня. – У них там в Африке колдун на колдуне сидит, и каждый второй – зомби. Он привычный.
– В Африке, может быть, и каждый второй, – не согласился Ганга. – Но в хрущевке, в которой я всю жизнь с мамой прожил, только тетя Оля на картах гадает, да муж ее, когда напьется, словно зомби по двору кругами ходит.
– А давайте в него кидать чем-нибудь? – догадался Антон Утконесов.
– Не надо в меня ничем кидать, – перестал трястись двойник Зубоскалина. – Лучше отпустите меня на свободу. Я голодная и испуганная.
– Галя! – обрадовался Саня. – А зачем ты ко мне в кровать залезла?
К дежурству на перекрестке Галя подошла со всей ответственностью. Ночь накануне она не спала вообще, зачитывая чуть не до дыр помятую книжечку «Справочник автолюбителя». Галя была девушкой обязательной. Звезд с небес она не хватала, но делу, порученному ей лично, отдавала душу, все свободное и не очень время и сердце.
К утру она уже вполне сносно ориентировалась в вопросах регулировки внешними световыми приборами, оказания первой помощи на дороге, дорожного этикета и правил демонтажа шин. Ну и регулировки дорожного движения, естественно. Самым трудным был первый час дежурства. С раннего детства Галя переходила дорогу исключительно на зеленый сигнал светофора, а если такового не было, то смотрела сначала налево, потом направо. Если в районе пятого по удаленности от нее столба машины не наблюдалось, она быстро перебегала дорогу.
Сегодня ей предстояло простоять полдня прямо посреди кишащего машинами перекрестка и, более того,
