тому же у дамочки была точно такая же кошелка, которую таскала за собой тетя Валя. Именно из такой вот кошелки она доставала для маленького Пешкодралова карамельки.
Дамочка, со спины похожая на тетю Валю, изучала стенд с фотографиями великих людей, в разные года посетивших Дом культуры. Леха пристроился чуть позади нее, откашлялся и бросил первую реплику:
– Какой мудрый взгляд у этого мэра города-побратима Тушкина. Сразу видно, что человек все силы отдает борьбе на благо э-э-э... простых граждан и процветание любимого города. Да ведь?
– Что вы. Это вовсе не мэр Тушкина. Это его телохранитель. А мэр за ним стоит. Видите, ухо торчит? Я его очень хорошо знаю лично. Когда он приезжал, я стояла на улице и махала флажком автомобилю, из которого он осматривал город. А вообще вы правы. Взгляд у него действительно зашибательский. Он тогда меня так пронзил этим самым взглядом, что до сих пор грудь жжет.
Пешкодралов насторожился. Тетя Валя никогда не поняла бы значения слова «зашибательский». Она никогда не упоминала при мальчике эротичное слово «грудь». Да и голос у нее был... Очень неприятный и очень знакомый был голос у тетечки, со спины похожей на тетю Валю.
Спустя мгновение самые страшные предчувствия Лехи подтвердились. Лже-тетя Валя обернулась, и храброе сердце курсанта Высшей школы милиции забилось в конвульсиях, как свежепойманная птица в тесной клетке.
– Э-э-э, я... мне надо... я должен идти... меня ждут... очень сильно... – пошел он на попятную, но было уже поздно. С лица милая бабуся совсем не была похожа на безобидную тетю Валю. Это была «скромная и таинственная незнакомка», «охотница за мачо» или просто-напросто хозяйка милого и интеллигентного кота Мессира.
– Ай, – резко всплеснула она руками и чуть не сшибла с головы Лехи помятую кепку с пришитыми прямо по ее краям сивыми локонами из конского хвоста. – Вы мне кого-то напоминаете! Напоминаете через дымку прошлого, которая скрывает за этой безобразной личиной нечто сказочное, возвышенное, романтическое и страстное. Ялта? 1966 год? Ночная ловля медуз и приключений обнаженными, прозрачными в лунном свете руками? Нет? А сына у вас, случайно, нет? А внука? А правнука? А племянника? Вы одинокий, что ли? И вас совсем некому пригреть? А вы знаете, в вашем уродстве что-то есть. Если вас отмыть, причесать, разгладить эти ужасные борозды морщин на лице, то вас еще можно использовать. Какое счастье, что мы с вами встретились!
– Э-э-э, я... мне надо... я должен идти... меня ждут... очень сильно... – повторил Леха уже сказанный текст.
– Никуда вы не пойдете! – возмутилась незнакомка. – Я решила привести вас в порядок, значит, приведу. Если человека некому пригреть, его должна пригреть первая встречная добрая душа. На груди. Идемте в залу. У вас какое место на билете написано? Ничего, сядете все равно со мной. Безопасность я вам обеспечу. Нет, мы определенно с вами где-то встречались. Я чувствую импульсы, горячими волнами исходящие от вашего тела. И пусть оно, это тело, уже не молодо. Аура у вас молода и невинна. В моих силах все это несоответствие исправить.
Незнакомка сжала железными тисками пальцев локоток Лехи и поволокла его в зрительный зал.
«В каком это случае надо расслабляться и наслаждаться? – мучительно вспоминал Леха. – Забыл. Надо было серьезнее изучать русскую литературу в школе».
При виде обилия бутербродов, разложенных на витрине, Федя Ганга впал во временное забытье. Забытье было выборочное: он помнил, кто он, где он, но не помнил зачем. В данный момент он видел перед собой не очень свежие, но вполне пригодные для питания бутерброды.
– Мне вот этот, вот этот и те два, – ткнул он пальцем в приглянувшиеся ему шедевры буфетного искусства.
– Все повторить и два пива, – крякнул кто-то за его спиной.
– Спиртными напитками официально не торгуем, – отрезала буфетчица.
– Что же я, по-вашему, даму буду содовой пичкать?
Ганга обернулся в поисках дамы, но увидел лишь дряхленького жалкого дедушку. Впечатление дедушка производил удручающее. Слюнка стекала даже не из уголка рта, а из середины. Мышца, ответственная за поддержание нижней челюсти в нужном положении, приступила к атрофированию и не справлялась со своими обязанностями, отчего рот всегда был в полуоткрытом состоянии. Линялые, цвета грязного вечернего снега глазки были воспалены и слезились.
– Дедуля, – вздохнул Ганга, воспитанный на добрых детских книжках Толстого и Осеевой, – я вам сейчас хлебушка куплю. С колбаской.
– Ха! – неожиданно бодро гаркнул дедуля. – Совсем бабы испортились. Я этих модных штучек не люблю, – дедуля энергично погрозил пальчиком. – Я тебя клею – я и плачу. Нет пива официально, давайте неофициально. У меня персональная пенсия. Имею право.
Ганга опять обернулся. Видимо, у дедули начала атрофироваться не только мышца, поддерживающая нижнюю челюсть, но и зрение. Потому что никакой бабы рядом не было. Но сдаваться Федя не собирался. Капитан Мочилов учил, что для тренировки дедукции необходимо в жизни подыскивать несложные логические задачки и пытаться тут же их разгадать.
«Так, – поднатужился Федя. – Вблизи нет ни одной женщины, но дедуля эту женщину видит и даже к ней обращается. Значит, данная женщина существует. Эта женщина может существовать в его воображении или являться ему в качестве фантома или привидения. А может существовать реально».
Федя еще раз пристрастно осмотрел ближайшую окрестность.
«Если женщина вполне реальна, но ее не видно, то надо пристально посмотреть на все живые существа в округе. Преступники (Ганга машинально зачислил неизвестную дамочку в преступницы) иногда маскируются под безликие существа – почтальонов, врачей, сантехников, разносчиков пиццы».
– Ага! – гаркнул он уже вслух. – Буфетчица! Попалась!
– Придурки, – фыркнула буфетчица. – Платите деньги и брысь от прилавка.
Ганга сконфузился, взял тарелку с бутербродами и направился к пустому высокому столику на одной ножке.
«Надо же так забыться, – стыдился он, отправляя в рот бутерброд с сыром. – Уже вслух говорить начал. Что же дальше будет?»
Неожиданно с другой стороны стола выросла голова дедули со слюнкой.
– Здесь свободно, – опять проникся состраданием Федя.
– Уже занято, – не согласился дедуля. – Пиво бери. Хорошее пиво, теплое, с водочкой. Сразу заберет. Я страсть до чего женщин под хмельком уважаю. Глупые становятся, мягкие, податливые. Как хочешь, так ими и крути. А вот на бутерброды не налегай. Фигуру блюсти надо. Я шибко толстых не люблю, не гибкие они, не пластичные.
– А-а-а, – обрадованно протянул Ганга. – Это я, что ли, женщина?
– Сумлеваешься? Пойдем проверим, – оживился дедуля.
«Сработало! Получилось! – ликовал Ганга. – Грим настолько убедительный, что меня за женщину приняли! А этот несчастный меня полюбил!»
Тут кривая Фединого ликования пошла на спад. Он был добрым юношей и меньше всего хотел разбить чье-либо сердце. Но как сделать так, чтобы этот старенький, проживший нелегкую жизнь дедуля не разочаровался в жизни, получив от него отказ? Память услужливо подсунула Феде эпизод из какой-то забытой старой книжки, в которой примерная и благонравная красавица представлялась перед неугодным ей поклонником этакой злобной и коварной фурией. В книжке все закончилось хорошо: поклонник разочаровался в возлюбленной и поведал всему свету о том, какая она на самом деле стервозина и гадюка.
Такой финал устраивал и Федю. Самопожертвование было в его вкусе.
– Я нехорошая женщина, – начал он.
– Вижу, – согласился дедуля. – Мне всегда нравились стервочки. Укрощение гордой кобылицы разогревает кровь и тешит тщеславие.
Федя хотел сказать: «Идите, пожалуйста, отсюда, старый хрыч», но передумал. Нельзя перегибать палку. Дедулю может ранить хамство – «старый хрыч».
