хотел казаться: несчастным, с которым жизнь обошлась несправедливо и жестоко.
– Необходимо обыскать эти сундуки, – негромко заметил Харснет.
– Я займусь вот этим, а вы – этим.
Я поднял крышку ближайшего ко мне сундука, содрогаясь от мысли о том, что могу там обнаружить. Но внутри была лишь кипа одежды для переодевания в различных уличных персонажей: разные лохмотья, а также парики и накладные бороды. Целый актерский гардероб.
– Все это, должно быть, стоило ему немалых денег, – прокомментировал находку Харснет.
– Многие из этих вещей выглядят старыми и неоднократно бывшими в употреблении.
В сундуке, который обыскивал Харснет, находились обернутые в лоскуты склянки с сушеными травами и какими-то жидкостями. Я с величайшей осторожностью принялся открывать их. В одной колыхалась густая желтая жидкость с горьким запахом. Я поднес пузырек к свету и проговорил:
– Думаю, это и есть тот самый двейл.
– Где он мог раздобыть его?
– Он изготовил его сам, использовав формулу мастера Годдарда.
Я взял другую бутылочку, осторожно понюхал и вылил несколько капель ее содержимого на пол. Деревянные доски зашипели и задымились.
– Витриол.
– Больше сомнений быть не может, – констатировал Харснет.
– Никаких, – подтвердил я. – Откуда в нем эта всеобъемлющая ненависть?
– От дьявола, – произнес Харснет так, словно это было очевидной истиной, и посмотрел на меня.
Я с сомнением покачал головой.
– Возможно, так проще думать, поскольку подобное утверждение якобы все объясняет, но…
– А может, на самом деле все действительно очень просто, вы же слишком много думаете об этом человеке и невольно все усложняете.
– У меня имеется для этого веская причина. Он убил моего друга.
Я открыл третий сундук, и мы склонились над ним.
Под кипой какой-то одежды обнаружилась большая плоская деревянная коробка. Я вспомнил, что видел похожую у Гая. Я открыл ее, и мы одновременно отступили назад, выдохнув от ужаса.
Внутри коробки были аккуратно уложены ножи различного размера, маленький топорик и даже предмет, напоминающий небольшой мясницкий нож. В боковых отделениях покоились крюки, спицы, большие и малые щипцы и пинцеты. Мясницкий нож и некоторые другие инструменты были покрыты засохшей кровью, и от них исходил тошнотворный запах.
– Хирургический набор Годдарда, – сказал я.
– Я же говорил, он одержим дьяволом!
Харснет отвернулся, его лицо исказила гримаса отвращения.
Мы поднялись на второй этаж. Там располагались две спальни. Одна, из которой убрали всю мебель, за исключением старой кровати, видимо, когда-то принадлежала отцу Кантрелла, вторая – ему самому. В ней стояла низкая кровать, еще один сундук – старый и обшарпанный – и стол, на котором лежал большой тяжелый том Библии на английском языке. В сундуке обнаружилась бедная одежда, в которой я видел Кантрелла, расшатанный раскладной столик и табуретка.
Харснет открыл Библию и тихо проговорил:
– Взгляните, чем он тут занимался.
Он открыл Священное Писание на Откровении Иоанна Богослова. Поля были заполнены заметками, написанными красными чернилами и таким мелким почерком, что они были почти нечитаемы. Мне однако удалось выхватить из текста такие слова, как «возмездие», «кара», «огонь». Каждое из них было написано с нажимом, крупнее остальных и подчеркнуто. Листая страницы, я обратил внимание, что некоторые строки, в которых рассказывалось о том, как семь ангелов последовательно изливают чаши с гневом Господним, также были подчеркнуты: «жестокие и отвратительные гнойные раны», «реки и источники вод сделались кровью», «они кусали языки свои от страдания»…
– Какое богохульство! – воскликнул Харснет.
Никогда, даже в самые страшные моменты нашей эпопеи, я не слышал, чтобы голос отважного коронера дрожал так сильно. Я пролистал Библию. Красными чернилами были подчеркнуты и некоторые другие места, например, в рассказе о разрушении Содома и Гоморры. Но в основном пометки содержались только в Новом Завете и только в Откровении, причем лишь в определенных его главах. После повествования о семи чашах гнева они были сделаны только в рассказе о суде над великой блудницей.
– Взгляните сюда! – привлек я внимание Харснета. – В этой части пометок даже больше, чем в главах, рассказывающих о семи ангелах. Дает ли это нам какую-нибудь зацепку, которая помогла бы предугадать его следующий ход?
– Эта книга осквернена, – ответил Харснет. – От нее исходят миазмы.
– Великая блудница… Кто же это может быть в его представлении?
– Она символизирует Папу и Рим, ставший современным Вавилоном, – сказал Харснет. – Теперь мы это знаем.
– А вот апостол Иоанн не знал, когда писал эту книгу.
– Но именно это он предсказал, – твердо ответствовал Харснет. – Для тех, кто прилежно изучает Священное Писание, это совершенно ясно.
– В мозгу Кантрелла был кто-то другой. Нет, он думал не о Папе, а о человеке, находящемся гораздо ближе.
Харснет несколько мгновений молчал, а затем повернулся ко мне.
– Где он сейчас, Мэтью? – тихо спросил он. – Должен признаться: мне страшно.
На лестнице послышались шаги, и появился один из констеблей.
– Пришла какая-то старуха, она говорит, что знает Кантрелла, – сообщил он.
– Соседка, – пояснил я Харснету.
Мы спустились вниз и обнаружили ту самую старую каргу, которая заговорила со мной во время моего первого визита сюда. Она стояла на пороге и безуспешно пыталась заглянуть за плечо высоченного констебля, преградившего ей путь. Узнав меня, она раздвинула губы в беззубой улыбке.
– А, господин законник! Сэр! Мы с вами уже как-то разговаривали. Я увидела, что к Кантреллу кто-то пришел, вот и решила разузнать, кто и зачем. С Чарли ничего не случилось?
Кумушка буквально сгорала от любопытства.
– Его здесь нет, и мы его разыскиваем.
– Это связано с совершенным преступлением, – мрачно добавил Харснет. – Что вы о нем знаете?
– Я живу через несколько домов отсюда, – затараторила старуха. – Я дружила с отцом Чарли до тех пор, пока он не ударился в религию и не стал слишком праведным, чтобы иметь дело с такими, как я. А что натворил Чарли?
Она вновь предприняла попытку осмотреть комнату через плечо констебля.
– Уверена, он не мог сделать ничего плохого, ведь Чарли – несчастное, слабое создание.
Она горестно покачала головой.
– Как вас звать? – спросил я.
– Джейн Бекетт.
– Пойдемте, Джейн, мне нужно задать вам несколько вопросов.
– Ага, значит, на сей раз вы все-таки решили поговорить со мной.
Я провел старуху через гостиную, где она невольно сморщила нос, в мастерскую. Лицо ее сделалось печальным.
– Только взгляните, на что похоже это место! – запричитала она. – Здесь стало так пусто и грустно! Эдриан был мастером на все руки. Когда он был жив, у него всегда было полно заказов, и мастерская буквально ломилась от всякой всячины.
Я открыл сундук с одеждой.
– Не знаете ли вы, откуда могло взяться все это? Тут такого барахла хоть отбавляй.
Я вытащил разноцветный лоскутный плащ.
– О да, – закивала женщина, – это принадлежит Эдриану. Он собрал целую коллекцию таких нарядов,
