И миндаль и фисташки забыли свой вкус,—Так пленил их «ричар», так смутил их «масус».[407]И от сочной халвы, от миндальных печенийНе могли леденцы не иметь огорчений.«Палуде»[408] своей ясностью хладной умыПрояснило бы те, что исполнены тьмы.И напиток из розы «фука» благодатныйРазливал по чертогу свой дух ароматный.Златотканую скатерть отдельно на тронРасстелили. Был утварью царь удивлен.Не из золота здесь, не для снеди посуда:На подносе — четыре хрустальных сосуда.В первом — золото, лалами полон второй,В третьем — жемчуг, в четвертом же — яхонтов рой.И когда в этом праздничном, пышном жилищеПротянулись все руки к расставленной пище,Нушабе Искендеру сказала: «ЛюбойКушай поданный плод, — ведь плоды пред тобой».Царь воскликнул: «Страннее не видывал дела!Как бы ты за него от стыда не зардела!Лишь каменья в сосудах блестят предо мной.Не съедобны они. Дай мне пищи иной.Эта снедь, о царица, была б нелегка мне,Не мечтает голодное чрево о камне.На желанье вкушать — должной снедью ответь,И тогда я любую отведаю снедь».Рассмеялась Луна и сказала проворно:«Если в рот не берешь драгоценные зерна,То зачем ради благ, что тебе не нужны,Ты всечасно желаешь ненужной войны?Что взыскуешь? Зачем столько видишь красы тыВ том, чем люди вовеки не могут быть сыты?Если лал не съедобен, скажи, почемуМы, как жалкие скряги, стремимся к нему?Жить — ведь это препятствий отваливать камень.Так зачем же на камни наваливать камень?Кто каменья сбирал, тот изгрызть их не мог,Их оставил, уйдя, словно камни дорог.Лалы брось, если к ним не пылаешь пристрастьем,Этот щебень в свой срок оглядишь с безучастьем».Царь упрекам внимал; он прислушался к ним,И, не тронув того, что сверкало пред ним,Царь сказал Нушабе: «О всевластных царица!Пусть над миром сиянье твое разгорится!Ты — права. Выйдет срок — в этом спора ведь нет,—Станет камню простому сродни самоцвет.Все ж полней, о жена, я б уверился в этом,Если б также и ты не влеклась к самоцветам.Коль в уборе моем и блестит самоцвет,