работе или повысится процентная ставка по кредиту на квартиру… В умах - тихая паника. Но вот эта финансовая система, биржа - это все ведь так интересно. У нас был один знакомый маклер, который работал на бирже. Так он в какой-то момент понял систему и безумно разбогател. Но это не принесло ему счастья. Жена его спилась и спалила одно из имений, битком набитое всякими ценностями - картинами, антиквариатом. Сын разбился на собственном самолете. А сам он, в конце концов, оставаясь все еще мультимиллионером, застрелился. Просто все ему стало неинтересно. Почему в литературе ничего нет об этой силе денег, об этом азарте игры?
- Почему это нет? - возразила я. - А Достоевский, которого тема денег очень волновала? А Бальзак?
- Да, да, но я имею в виду - сейчас, сейчас! Это будит такие страсти, шевеленье таких подземных пластов в человеке!
- Ну а вы сами почему не напишете? Вы же сценарист!
- Я пишу бытовые комедийные сериалы. Это очень хорошо идет. Всегда есть спрос. А трагедии, знаете ли, надо еще пристраивать, искать продюсеров. Словом, это просто не мой конек.
Поэт-декадент, автор “Запастерначья”, с которым я познакомилась у моего будущего мужа, когда впервые так бесславно к нему пришла, выполнил свое обещанье и пригласил нас к себе на академическую дачу. Наш общий друг Андрей Витте, который тоже тогда писал стихи, специально для этой поездки угнал у своего отца “Волгу”, и мы, почти как этакая золотая молодежь, покатили в Жуковку. Я расположилась на переднем сиденье рядом с водителем, а мой будущий муж сидел сзади. И поэтому я все время оборачивалась к нему, весело щебеча. Даже и не заметила, как, закинув ногу за ногу, острой коленкой уперлась в прикуриватель, и, когда он в положенный срок стал выскакивать, чтобы дать огоньку, коленка моя преградила ему путь. И тогда он нерастраченным этим своим огнем что-то внутри машины подпалил. Как только мы вырулили на Рублевку, из отверстия, предназначенного для радио, вдруг повалил черный дым, запахло паленым, и Витте, ударив по тормозам, закричал:
- Вылезай! Ложись! Сейчас рванет!
Мы выскочили, отбежали и залегли по-пластунски прямо в сугроб у куста, прикрывая головы кистями рук.
Прошла минута, другая, потом еще. Машина все не взрывалась, и мы продолжали лежать. Наконец Андрюша не выдержал: он ринулся к ней, открыл капот и, сняв с себя куртку, принялся ею бить по дымящимся проводам. Мы кинулись за ним, тоже стащили с себя куртки, не исключая того, что ведь и сейчас может еще рвануть, но он сказал с облегчением:
- Погасил!
И мы поехали, чувствуя, как совместное лежание на голом снегу под кустом в ожидании взрыва, у смерти перед лицом, сблизило нас. И поэтому мы с особым воодушевлением пили у поэта-декадента превосходное красное вино, ели чернослив, начиненный миндалем и пышно покрытый взбитыми сливками, а баснословный Козин нам пел: “Только раз бывают в жизни встрэчи, только раз судьбою рвется нить…”. И тут зашел на огонек обещанный нам сын уже тогда легендарного академика - Димочка. Не знаю, наверняка теперь это уже солидный господин и весьма недурен собой, но тогда это был пятнадцатилетний шкет с тонкой шейкой и худеньким личиком, сплошь покрытым красненькими подростковыми прыщиками. Он сразу решил вписаться в компанию взрослых девятнадцатилетних людей и опрокинул в себя полстакана виски, проигнорировав эстетскую черносливовую закуску, и пристроился возле меня, явно выказывая желание “приударить”.
- Вы любите стрелять лис? - спросил он моего будущего мужа.
Тот усмехнулся.
И тогда Димочка, потирая руки и чуть-чуть побрызгивая слюной, сказал мне как бы невзначай:
- А я страсть как люблю пострелять лис для своих любовниц!
Этот Слава Л. в начале перестройки провернул хитроумнейшую финансовую операцию. Он обзвонил московских поэтов - причем не только тех, которые были на виду, но и таких, которые томились в тихой безвестности по литобъединениям, и предложил каждому бесплатно издать буклет с его стихами, причем вместе с переводами этих стихов на четыре европейских языка. Переводчики якобы были уже “заряжены”, а серия запущена.
- Представляешь, какая это будет тебе реклама, и не только здесь, у нас, но и в Европе, а хотя бы даже и в Америке? Поэзия без границ! Ну что, согласен? - спрашивал у каждого он.
Все, конечно, были согласны и кинулись нести ему свои стихи.
- Но только, - говорил он вдруг, словно вспомнив нечто незначительное, - тебе надо будет сделать портрет на обложку. Поскольку это серия, то он должен быть в общем ключе. Но ты не беспокойся, у меня есть специальный фотограф, он тебя сфотографирует, как положено, и подретуширует, и все будет о,кей. Только уж за это тебе придется заплатить. Но больше - ни копейки с тебя не возьмут.
И тут он называл сумму, весьма приличную, по дореформенным временам: предположим, это было триста рублей.
- Чего так дорого? - вскидывались бедные поэты.
- Простота! Так это ж - фотограф-художник! Для всеевропейского издания! А ты мелочишься. Ну и сиди себе в своем экономном бесславии!
И что? Наскребали поэты эти денежки, одалживали, как миленькие, приносили ему в клювике. И я бы принесла, если бы не мой муж. Он тогда работал в “Огоньке”, и у него рядом было фотографов пруд пруди, и все отменные.
- Да ладно, - сказал он мне, - позвони Славе, спроси точно, каким должен быть этот портрет, узнай все параметры, а тебе наши фотографы бесплатно все сделают.
Но Слава сказал:
- Нет. Тут у нас специальная технология и чужие портреты нам не подойдут. Так что фотографируйся у нас. Неси триста рэ.
И вот тогда мой муж разгадал его авантюру.
- Посчитай, сколько поэтов в одной только Москве, и умножь это на триста - сколько денег получится? А Слава потом скажет - ну, ребята, провалилось, не удалось! Издательство отказалось вас выпускать в самый последний момент.
И действительно - Слава Л. вдруг куда-то исчез. То сидел-сидел в кафе ЦДЛ, а то вдруг - нет его, как не бывало.
А через несколько лет, когда я была в гостях у Андрея Синявского, я вдруг увидела у него на секретере книгу стихов, выпущенную, кажется, в Мюнхене. На обложке красовалось: Святослав Л. Внутри была подпись, нечто такое: “Дорогому мученику совести Андрею Донатовичу от мученика совести Славы Л.”
- Откуда вы знаете этого мученика совести? - спросила я Синявского.
- Да я был в Германии, и ко мне на моем вечере подошел этот милый человек, который и подарил свою книгу. Он сказал, что тоже очень пострадал от советской власти, томился в неволе и еле ноги унес.
Я живо представила себе эти разъяренные толпы разочарованных поэтов, требующих у Славы свои буклеты на пяти языках, и подумала, что, действительно, он, наверное, испытал огромное облегчение, когда наконец сел в самолет, улетавший в прекрасный Мюнхен.
У святителя Спиридона было несколько историй, непосредственно связанных с деньгами. Это когда после сильного наводнения к нему пришел разорившийся крестьянин и поведал о своей беде: он обратился к знакомому ему состоятельному человеку и попросил одолжить зерна для посевов с тем, что после урожая он вернет ему это зерно с лихвой. Но тот потребовал от него залог, которого у бедняка не было.
И тогда святитель Спиридон дал ему для залога дивное украшение - золотую змею. Перед такой ценностью владелец амбаров не смог устоять и наделил крестьянина зерном. Тот посеял его и вскоре получил небывалый урожай. Выручив за него немалые деньги, крестьянин на радостях поспешил к богатому землепашцу, чтобы вернуть долг. Но богачу уже так не хотелось расставаться с драгоценностью, что он слукавил: мол, не получал он никогда никакой золотой змеи, в глаза ее не видывал и потому возвращать ничего крестьянину не будет.
Крестьянин поведал эту историю святителю Спиридону, и святой уверил его, что плут вскоре будет наказан. Богач же тем временем решил полюбоваться столь ловко присвоенной драгоценностью и полез в сундук, где она хранилась. Каков же был его ужас, когда он обнаружил вместо золотого изваяния живую
