Белая рубашка шуршала накрахмаленным полотном, и невидимые руки листали неведомые страницы; а голос креп, разрастался, и ласкались к нему клубы затаившегося мрака.
– Говорил старый Черчек дурню-Йорису: не лезь к пришлым, не дергай судьбу за усы... Преступил Йорис слово мудрое – луна далеко, вой – не вой, не услышит, не поможет! Пошел, не обернувшись – возвращайся, не сетуя...
'Пошел, не обернувшись... На кого? Или не обернувшись – кем? Ай, мама...'
– Ай, мама-мамочка, рожу скоро!.. Белую Старуху рожу, Йери-ер, скоро, совсем скоро... Семь сердец ношу по свету, в колдовские горы, мама, я ушла навстречу ветру... ворожба семи красавиц в семь зеркал меня укрыла...
Пергаментная луна заглянула в окошко-бойницу и отшатнулась; но любопытство победило, и луна зацепилась краешком за выступ карниза, повисла и осторожно прислушалась.
– Ай, мама, бросай добро в воду, бросай в огонь – туманом встанет, дымом вырвется... В лес иди, в чащобу, баба, – на пяти тропинок встречу, где ветвей сухие руки молча корчатся от муки!.. Троих пропусти, пятого не дожидайся – иди за четвертым! Гнать станет – иди! Врать станет – иди! Бить станет – умри и иди!.. Остановится Бредун – спрашивай...
Белая рубашка в последний раз мелькнула у дверей и, всплеснув руками, вылетела из флигеля. Освобожденная темнота радостно зашипела, расползаясь и заполняя всю комнату – и в ответ снаружи раздался гневный крик ворона. Он прокатился где-то высоко вверху, и Инге отчетливо вспомнился старый хозяин хутора – как его Иоганна звала? Черчек, что ли? – но теперь это было неважно.
Инга встала. Что-то умерло в ней, выжженное белым пламенем свечи по имени Иоганна, и новая Инга была страшна и прекрасна. Быстро пройдя к двери, она, не останавливаясь, вышла во двор и двинулась к изгороди.
На миг она задержалась в памятном месте, наклонилась и легко выдернула из земли нож. Он должен был быть здесь. Он – ждал.
Рукоять знакомым ощущением скользнула в ладонь, поворочалась и устроилась тихо и уютно. Обтяжка рукояти была из кожи – чуть шершавой и приятной на ощупь – но Инга с сожалением разжала пальцы и перехватила нож за лезвие.
Оно было теплым.
'Семь сердец ношу по свету. В колдовские горы, мама, я ушла навстречу ветру...'
...Минута, другая – и черная громада леса расступилась навстречу. Инга крепче сжала лезвие ножа, и его тепло – то усиливаясь, то ослабевая – повело женщину в ночь. Ни одна ветка не ударила ее по лицу, ни один корень змеей не лег под ноги, ни один звук не заставил вздрогнуть – ни отдаленный волчий вой, ни вороний грай за спиной.
Лес принял в себя женщину с ножом в руке; принял и поглотил.
Луна ударилась о частокол веток и с сожалением откатилась в сторону.
8
...лес вкрадчиво обошел Ингу со всех сторон, на мгновенье застыл в ожидании – и резко понесся назад, хрустя ломающимися сучками, шурша дыбящейся хвоей, взревывая, взвизгивая, подвывая, хохоча...
Страх вспыхнул падающей звездой и мгновенно угас, уйдя в жаркое лезвие ножа и оставив лишь легкий, пьянящий озноб. Пальцы Инги окаменели на клинке; редкие, тяжелые капли крови срывались с порезанной ладони, и лес жадно слизывал их на лету, прося еще, еще, еще...
Ингу переполняла спокойная уверенность, будто это не она – женщина тридцати с лишним лет от роду, замужняя, характер обычный, образ жизни обычный – не она бежит сейчас по ночному лесу в фантасмагорическую неизвестность, а некто другой, совсем другой, настолько другой...
И слабым синим огнем засветился нож-проводник, откликаясь этим мыслям, откликаясь тому, другому, который... Инга разглядела, что нож стал длиннее, раза в три-четыре, лезвие слегка изогнулось, отсвечивая призрачной голубизной; и пришли слова. Пришли издалека, из немыслимого далека, но это были единственно возможные слова, гордые и простые.
'Оружие. Брат Скользящего в сумерках. Спутник Танцующего с Молнией.'
И лес замер в испуге.
Инга стояла, переводя дыхание, на крохотной поляне в самой сердцевине чащи – а легконогий человек внутри нее еще бежал, в упоении нежданного мига свободы, но вот и он замедлил шаг, вздохнул, опустил клинок синей стали и...
И исчез.
Инга была одна. Была – собой.
– ...На пяти тропинок встречу, где ветвей сухие руки молча корчатся... – прошелестело в вершинах сосен, хотя никакого ветра и в помине не было – и серая тень скользнула мимо Инги, пересекая поляну.
'Собака', – отстраненно подумала Инга.
– Волк, – рассмеялись сосны, роняя желтые иглы, – волк...
Волк, прихрамывая, трусил неторопливой рысцой, чуть подволакивая заднюю лапу; он в самом деле напоминал побитого пса, взъерошенная шерсть стояла дыбом и кое-где свалялась комками, неопрятными и грязными. У дальних кустов он на миг обернулся, изогнувшись всем телом, и глаза волка отразили слабое свечение ножа – который стал прежних размеров и почти угас.
Еще мгновение – и Инга снова осталась в одиночестве, даже не успев удивиться своему обострившемуся ночному зрению.
'Наш лохмач – мужик завидный, – донесся откуда-то насмешливый голос Иоганны, – то есть раньше был... А сейчас спортили красавца. Ты, баба, троих пропусти, пятого не дожидайся, иди за четвертым...'
'Первый?' – одним вздохом спросила Инга.
Тишина. И легкий свист, складывающийся в тягучую, заунывную мелодию.
Напротив Инги стоял ребенок. Он стоял вполоборота, пряча лицо под капюшоном длинного плаща; маленький, худой, и сердце Инги застучало неровно и часто.
– Таля... – шепнула она, шагнув чуть в сторону и заглядывая под капюшон. – Ты?..
Под капюшоном не было лица. Там вздувался гладкий лиловый пузырь с блестящей поверхностью, и сверху неровной челкой падали черные засаленные волосы. Временами пузырь шел морщинами, трескался и как бы лопался, клубясь сизой мглой; из этого тумана проступали части совершенно разных лиц – орлиный нос с нервными ноздрями, чувственные губки бантиком, выпученные глаза под длинными женскими ресницами, усы щеточкой...
И вновь все сливалось в одно целое и застывало неестественно гладким яйцом.
Безликое Дитя молча отвернулось, свист внезапно усилился, теряя мелодичность – и Инга не успела уловить того бесконечно малого отрезка времени, когда Безликое Дитя покинуло поляну.
'Второй?' – спросила Инга сама себя, и чьи-то цепкие пальчики ловко вцепились ей в юбку, нетерпеливо дергая подол.
Инга опустила глаза. У самых ног ее копошилось существо, напоминавшее обиженную гориллу, но всего девяти дюймов ростом. Лесной недомерок громко залопотал по-своему, втолковывая оторопевшей Инге какие-то свои, никому больше неизвестные истины, а когда Инга присела на корточки, он по непонятной причине озлился, зашипел, плюнул Инге на колено и, отцепившись от юбки, засеменил прочь.
Удаляясь, он, вопреки ожиданиям, отнюдь не уменьшился, а даже наоборот – принялся расти, вытягиваясь, сравнялся в росте с соснами и исчез в темноте леса, оставляя за собой грохот падающих деревьев да вопли потревоженного ночного зверья.
И тут Ингу сбило с ног. Причем так неудачно, что она ткнулась носом в прелую хвою, едва не выронив нож, потом оперлась на локоть и ошалело уставилась на очередного гостя.
