Человек, столь неаккуратно вывалившийся из кустов, был действительно похож на человека, более того – человека весьма заурядного и вдобавок пьяного в стельку.
– Нет, нет, – забормотал человек, стоя на четвереньках и дыша на Ингу сивушным перегаром, – нет, только не это... Ну на кой ляд я вам всем сдался?! Отстаньте, а... отстаньте!..
Одной рукой человек попытался отмахнуться от всех тех, кому он на некий ляд сдался – но потерял равновесие и упал, с шумом заворочавшись в сухих иголках.
– Значит, так? – с унылой обреченностью спросил он и шустро пополз к противоположному краю поляны, раскорячась и топыря локти. – Значит, облава? Ладно...
'Он, Бредун, – вспомнила Инга слова Иоганны. – Больше некому... Четвертый!'
И шагнула следом.
Доползший до конца поляны Бредун остановился и попытался лежа обернуться, что ему частично удалось.
– Вон пошла, – хрипло пробурчал он, косясь на Ингу, – давай, чеши отсюда... Съем сейчас! Вот...
В глазах Бредуна зажглись хищные красноватые огоньки, зубы удлинились, становясь клыками, и на бледном лице резко проступил багровый рот.
– Ух, щас кровушку-то повысосу! – визгливо затянул Бредун – и икнул. Потом еще раз. Громко и неожиданно.
Он икал и икал, сотрясаясь всем телом, лицо его опять стало заурядным и даже жалким, и Инга зачем- то принялась хлопать его по спине, опустившись рядом на корточки.
Через некоторое время Бредуну полегчало. Он привалился спиной к стволу сосны, шмыгая длинным горбатым носом, взгляд его светлых глаз малость протрезвел и стал почти осмысленным – и Инга осмелилась.
Она ожидала совсем другого – погони, насилия, боли... А тут сидел похмельный немолодой человек, и лес вокруг помалкивал, до поры прикидываясь паинькой.
– Ты ответь мне, Бредун, – начала было Инга и осеклась. – Они сказали, что ты можешь ответить...
И снова осеклась.
– Кто?! – подавившись собственным вопросом, перебил ее Бредун и для пущей убедительности постучал кулаком по своей груди.
– Я – кто? Как ты меня назвала, женщина?!
– Бредун, – робко повторила Инга. – Это мне так на хуторе...
– М-да, – человек задумчиво взлохматил и без того непослушные волосы. – Вот оно как... Бредун, значит. Это который бродит, что ли? Или который бредит? Ась? Ты как полагаешь?
– Никак, – честно ответила Инга. – Не знаю я. Ничего я теперь не знаю. Жили себе, жили и вдруг – как в черный омут. Страшно должно быть, а мне и не страшно даже... Плохо и пусто.
– Ну, дура Иоганна, удружила, – человек плюнул в кусты и вытер мокрый рот о плечо. – Вот уж ведьмаки чертовы, умники лешастые, скажут – как оглоблей по башке! Бредун... Тогда уж лучше который бродит. Бредет, так сказать. Туда-сюда. Оттуда. И отсюда. И опять туда... где раки зимуют.
Он помолчал и нехотя добавил:
– Ты б меня не спрашивала лучше, а? Я тебе все равно ничего толкового не отвечу... Ну не знаю я, где мужики твои, честно, не знаю! Слухами земля полнится, а я мимо шел, как всегда... брел, в смысле. Догадываюсь, да и то – серединка на половинку! Зря они на Черчеков хутор сунулись. Ох, зря!.. Этот хутор судьба часто любит. Раз в полста лет – не одно, так другое... хоть в вашем мирке, хоть в каком другом! Ладно, что с тебя, неразумной, возьмешь, кроме хлопанья ресницами... Раз ты меня, похмельного, утешила, давай глянем... Ну, пошли?
Инга не очень поняла, что именно они сейчас будут глядеть в этой темени, и чем она таким особенным утешила похмельного Бредуна, но тут ночной гуляка лениво махнул рукой – и вокруг стало светло.
Очень светло.
Слишком.
9
Инге показалось, что ее проволокли за волосы через такой чертополох миров и событий, что он изорвал сознание в клочья, разметав обрывки по ветру.
По степному горячему ветру, пахнущему полынью и стрелами...
Горели соборы и бордели, воздвигались империи и рушились горные хребты, вскипали алые бездны и небо раскрывало объятия молниям, когда на перепутьях дорог мирских сходились судьбы и упрямые неудачники с глазами цвета синей стали...
И хутор, Черчеков хутор, настырный камешек в шестернях взбесившихся часов! Он строился, разрушался, рос или сужался до единственной радикулитной избенки; рождались и умирали люди и нелюди, творилось зло, похожее на добро, и добро, неотличимое от зла – камешек, камешек, мелкий, назойливый, ворочающийся...
Где ты, камешек? Затерян в прибрежной гальке или летишь в авангарде горной лавины; впрессован в щебенку сельской дороги или забрался в башмак случайного прохожего?
Где?!
– Понравилось? – мягко спросил кто-то у Инги из-за спины. – Понравилось бродить? А вы мне даже напиться по-человечески – и то не даете! Эх, вы... С тобой все в порядке?
Перед Ингой блестела река. Она текла, извилистая, поросшая ряской у берегов, до мелочей похожая на Маэрну в верховьях, откуда они с Анджеем и начали свой маршрут на байдарках. Талька еще сразу натер водянки на ладонях, а Бакс все смеялся... Они вообще много смеялись тогда.
Ингу тронули за плечо, и она обернулась. Позади стоял Бредун. Таким его представить было трудно.
Он был выбрит и причесан. Ему подходил любой возраст от сорока пяти и дальше, дальше... Судя по выражению глаз – намного дальше. И серые глаза Бредуна, посаженные близко к горбатой переносице, глядели трезво и с грустной иронией. Так могло бы смотреть дерево. Или скала, нависшая над заброшенным горным храмом.
И одет Бредун был чисто и опрятно. Штаны, куртка, короткие сапоги – хотя Инга никогда раньше не видела штанов такого покроя и курток такой расцветки. Все вроде бы то же, что и у всех – ан нет, дудки...
– Эх, вы... – еще раз повторил Бредун и, отвернувшись от Инги, стал всматриваться куда-то вдаль – в туман, стелившийся по реке ненамного ниже того места, где они стояли.
Инга последовала его примеру.
Туман, зыбко-белесый вначале, начинал постепенно темнеть в глубине своей пелены, словно его волокна смыкались гуще, плотнее; а еще дальше просматривалась глухая чернота – как черное платье сквозь кисейную накидку в несколько слоев.
Чуть позднее Инга заметила, что странный туман не ограничивается рекой, перерезая ее пополам и скрывая остаток почти-Маэрны от глаз людских. Он плавно стекал на молчащие берега, крался по сухой осоке и воровато вползал в самую гущу чахлого кривоствольного леса по обеим сторонам реки.
В лесу царила все та же чернота – но не обычный сумрак живой чащи, а знакомо-безразличная мгла, режущая мир на две части. Инга видела ее трижды, во время приступов: на работе, в поезде и при осмотре трупов.
– Что это? – тихо спросила Инга.
