всего мусульманского Востока, т. е. модель, освобожденную от «исторического наряда», от давления – волей-неволей абсолютизируемого – особенного, конкретно-национального, специфически-локального и т. п., и потому позволяющую увидеть то воистину общее, что характерно для исламской социокультурной среды как таковой, вне зависимости от ее пространственно-временных модификаций» (см.: Батунский МЛ. К проблеме взаимоотношений религиозной и политической элит на мусульманском Востоке // Общество, элита и бюрократия в развивающихся странах Востока. I. М. 1974. Р. 83; Batunsky М. Recent Soviet Islamology // Religion. London. 1982. 12. P. 371). Надо согласиться с тем, что есть и «моменты истины» в нападках «традиционалистов» на энтузиастов абстрактно-структурного подхода к описанию ислама. Ведь он, этот подход, не претендует на сколько-нибудь исчерпывающее решение таких проблем, как: история Ислама; социальная обусловленность разнообразных исламских же явлений и процессов; влияние на них культурного и социополитического контекстов; взаимовлияние и взаимопроникновение Ислама и других верований и т. д. Но и «традиционная» (=«эмпирико-индуктивная») исламистика не только не способна вместить в себя эти проблемы, но и дать на них точный ответ без стабильного и всеаспектного сотрудничества с исламистикой структуралистской (“«абстрактно-дедуктивной»), которая вовсе не «отрывается» от исторических и сиюминутных реалий, – да и не может над ними надменно воспарить, как и любая иная формальная система. Последняя выполняет свою методическую задачу лишь в том случае, если ее элементы и отношения могут быть содержательно интерпретированы. Эту интерпретацию – и притом содержательную интерпретацию – формальная теория получает через модель (см. также: Звягинцев В.А. Структурализм в лингвистике. С. 183–184). Содержательной данная интерпретация оказывается потому, что через модель формальная теория «примеряется» к реальным объектам. Однако формализация не способна представить ни один из изучаемых ею «исламских объектов» во всей его конкретной сложности и конкретных связях с другими объектами – как входящими в метакатегорию «Ислам», так и внешними по отношению к ней. То – во многом пока гипотетическое – направление, которое я назвал «структуралистской исламистикой» («абстрактно-формалистической») ставит перед собой иные, не менее, впрочем, важные в научном плане цели: освободить изучаемый (изучаемые) объект (объекты) – в моем, например, случае это были «Ислам» и «Политика» – от всякого рода случайных, преходящих и второстепенных факторов и пространственно-временных контекстов, и выявить его (их) самые существенные связи и отношения, представив таковые в «чистом» («в наиболее абстрагированном») виде. Целесообразно, видимо, напомнить здесь и о том, что именно модели и есть мост, переброшенный через пропасть между эмпирическими и формальными уровнями изучения Ислама (и, например, «Политики в мире Ислама»), Я уже писал о том, что, скажем, в средневеково-русской культуре не было «информантов-моделей» (знаковая система, которая обладает определенным соответствием с оригиналом, и способна замещать его в каких-либо процессах, не обязательно имеющих целью получение о нем новой информации), но можно было зафиксировать наличие их противоположностей – «знаков ислама» как репрезантов с нулевой степенью подобия представляемым ими предметам (Batunsky М. Moskovy and Islam: Irreconcilable Strategy, Pragmatic Tactics // Saeculum. 1988. + 39. H. 1. S. 37). Легализация таких – и им аналогичных – подходов, методов, теорий, моделей и т. п. позволяет смотреть на ислам с гораздо большего, нежели ныне, числа позиций и, следовательно, создает в конце концов такую парадигму научно-исламоведческого знания, которая придает ему настоящую и объяснительную и прогнозирующую силу. Опыт все больше убеждает в том, что без структурного подхода нельзя вскрыть действительную сущность «исламских единиц». Они же являются множеством упорядоченных элементов и обладают не только суммативными, но и гештальтнымп, эмерджентными свойствами, не сводимыми к простой адаптивности. Отсюда, в частности, и секрет непредвидимого атомизирующе-улырасекуларистской – позитивистской по своему генезису – исламистикой «ренессанса ислама» (см. подробно: Batunsky М. Russian Missionary Literature on Islam. P. 257; Idem. Recent Soviet Islamology. P. 374–375). Сосредоточив внимание на отдельных, берущихся изолированно друг от друга, составных метакатегории «Ислам», она создала его лишенный серьезных перспектив моноструктурный образ. Но мощь Ислама всегда обусловливалась и будет обусловливаться тем, что он есть сложное, полиструктурное, образование, и не один лишь «предмет», конкретный по своей природе, но и одновременно абстракция, многогранный и повсеместно в мусульманском мире присутствующий теоретический конструкт, не только не желающий уходить в прошлое, но, напротив, имеющий все основания претендовать на жизненно-активную функцию и в настоящем и в будущем. Но вот найти, объяснить, классифицировать эту полиструктурность посредством одних лишь индуктивных методологий и методик никак нельзя!
6 Гумбольдт В. О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития//Звягинцев В.А. История языкознания XIX–XX веков в очерках и извлечениях. Ч. I. М., 1964. С. 74.
7 Это слова известного лингвиста (и одновременно – одного из творцов «евразийства») Н. Трубецкого (Цит. по: Звягинцев В.А. Структурализм в лингвистике//Системный анализ и научное знание. М., 1978. С. 173–174).
8 Под «структурой» надо подразумевать сложное иерархическое целое, элементы которого находятся в определенных отношениях; под термином «система» – иерархическую сеть связей между элементами данной структуры (причем «связь» – это совокупность причинных отношений и отношений взаимозависимости). При этом структура первична по отношению к системе. «Объект» же следует определить как иерархическое полифункциональное целое, обладающее и «структурой» и «системой».
9 См. особенно: Hjelmsslev Г. Structural Analysis of Language // Studia linguistics 1947. Ann. I. № 2. P. 70.
10 Gibb H.A.R. Mohammedanism. Oxford, 1955. P. 71.
11 Было бы как нельзя более своевременным на «исламском материале» детально показать, что Движение – не только поступательное, линейное, но и движение по кругу, «челночное движение», «волновое» движение; что есть движение упорядоченное, неупорядоченное; движение одновременное/неодновременное и т. д. При этом «движение» не обязательно сочетается с «изменением формы и значения ислама»: любой исламовед приведет множество примеров того, что именно неизменность является признаком жизнеспособности тех или иных мусульманских социумов, тогда как «изменение» может быть системно незначимым. Изменение – это не чистая случайность, а атрибут самой сущности ислама; оно проявляется через – я вновь вынужден заняться этой категорией – «исламское изменение». Оно же имеет свое время, потому надо знать его свойства в пределах более или менее хронологического ограниченного времени (синхрония) и его же свойства при рассмотрении «Ислама в развитии», в движении в виде цепочки синхронных состояний (диахрония). Возможно, эти соображения покажутся кому-то самоочевидными. Но беда в том, что как раз «самоочевидности» всего усердней игнорируются, и в результате мы сталкиваемся с еще и еще как аналитической, так и предсказательной неудачей. Как я подчеркивал в главе о Крымском, эти неудачи оказываются роковым образом связаны с проблемой «изменения». Сколь бы и этот тезис не рисковал быть нареченным «тривиальным», все же и его забвение в длиннейшем ряде работ о сравнительно недавних и даже новейших событиях на мусульманском Востоке сигнализирует о его фундаментальной значимости. Я имею здесь в виду тот факт, что «изменение» далеко не всегда предполагает «эволюцию» или «развитие», а следование одного явления за другим никак еще не подтверждает известный принцип «post hoc, ergo propter hoc» (пример: тревожное ожидание Брежневым и его ближайшими соправителями «исламского бума» в Советской Средней Азии сразу же после «хомейнистской революции» в Иране и, соответственно, мгновенного создания антисоветско-исламского блока; в качестве превентивной меры против него и была свершена интервенция в Афганистан). И далее: нередко «изменения в Исламе» свидетельствуют всего-навсего о функциональном переразложении тех или иных компонентов внутри этой системы (или ее локальных вариантов), но вовсе не о «скачке вперед» (или о «попятном движении»),
12 И нет, я уверен, смысла сколько-нибудь подробно доказывать, каким барьером для академической исламистики явились к рубежу веков хлесткие, яркие, ставшие даже афоризмами, но тем не менее не без оснований казавшиеся малосодержательными и лишенные исследовательских перспектив фразы Дози: «Нет религии менее оригинальной, чем ислам» (Dozy R. Histoire des musulmans d’Espagne jusqu’a la conquette de l’Andalousie par les Almoravides. Leiden, 1861. T. I. P. 12) и т. п.
