лошади и мулы всё-таки отличаются от земных. Вы не мастер выделывать кожи. Не умеете шить. С кузнечным делом тоже вряд ли знакомы… Да, я согласен, жизнь заставит и научит… Только есть риск, что прежде этого загнётесь от голода. Поэтому нужен неприкосновенный запас. Я думал над этим вопросом.
Разумнее всего — серебро. Там оно, как из ваших же статей следует, ценится не меньше, чем на Земле. С другой стороны, это не сверхдрагоценность, за которую прирежут не задумываясь. Небольшой слиточек серебра в руках бедного странника — это более-менее сойдёт. А вот золото или драгоценные камни… моментально обвинят в краже. Поэтому остановимся на серебре.
Алан взглянул на батюшку вопросительно. Тот спокойно вертел в пальцах старинную, потемневшую ложечку.
— У меня есть некоторое количество серебряной посуды. Старинная… так сказать, фамильное серебро. Серебряные вещи можно купить и в ювелирных… сами говорите, деньги у вас есть. Только вас одного пускать нельзя, ещё возьмёте какой-нибудь мельхиор… В общем, раз уж я благословил вас на всё это безумие, то заготовку серебра возьму на себя. К тому же есть у меня один хороший прихожанин, работал ювелиром некогда, сохранил связи… поможет переплавить это в небольшие серебряные слитки… которые там вы сможете продать всюду, где есть какие-нибудь ювелиры или перекупщики… Половину цены потеряете, ну так оно и понятно. …Серебряный запас Алан старался не трогать без нужды. Во всяком случае, не носить при себе, пока живёт где-то более-менее долго. Отнимут с высокой вероятностью. На том постоялом дворе ему ещё повезло, что расплатился здешней медью — иначе бы негодяй-хозяин и прирезать мог. Совершенно безнаказанно, кстати. Здешнее правосудие не распространялось на бродяг неизвестного рода-племени. Даже у раба — и то больше «социальных гарантий». Не стали бы раба из-за серебра резать, да и просто так резать не стали бы. Потом ведь с господином его дело иметь, а значит — с государевой стражей и судьёй. Члена местной городской общины тоже трогать небезопасно. За него и квартал встанет, и, что ещё серьёзнее, род. А пришлый… Нет тела — нет дела…
Помогать кузнецу оказалось непросто. Алан вроде и не считал себя хлипким, но не то что молотом махать — он и клещи-то с раскалённым металлом держал с трудом.
Раздувать мехи тоже было нелегко, но с этим он кое-как справлялся. Ихиари говорил, что куда успешнее, нежели соседский подросток Аймиззи, которого приходилось нанимать за шесть медяшек в луну и систематически лупить по причине тупости и криворукости.
Зато кузнец оказался благодарным слушателем. Поначалу он, понятное дело, ухмылялся — эко несуразно выдумали… что же это за бог такой, что перед людьми себя защитить не смог? Но потом задумался, и дело мало-помалу пошло. Ихиари говорил косноязычно, но мозги его косностью не отличались. Получая ответ на вопрос, он тут же пытался подкопаться под ответ — и всё глубже втягивался в разговор.
То, что посмертные Нижние Поля — это, оказывается, не навсегда, поразило кузнеца в самое сердце. Значит, когда-нибудь — пускай этого часа придётся ждать долго-долго — он вновь обнимет свою жену? И они всегда будут вместе — там, в небесных садах? Сперва это показалось ему полным безумием, потом — светлой мечтой, что-то вроде хорошего сна, в котором ты — маленький и счастливый. А потом… потом с ним что-то случилось. «А ведь дело говоришь, — выдохнул он. — Так и должно быть… нельзя, чтобы оно как раньше…» Недели за три Ихиари созрел для крещения, и Алан крестил их с дочкой — вдали от города, в небольшом ручье, вытекающем из родника в заповедной кедровой роще.
Кедрами эти деревья можно было назвать с очень большой условностью, но как-то же их называть нужно. Филологическое нутро Алана тосковало без точных наименований.
Место было удобно своей безлюдностью. Роща, согласно местным поверьям, служила обиталищем всякой нечисти — горным кошкам-оборотням, подземным карликам-иилисти, да и беглые с Нижних Полей души сюда наведывались в поисках тёплой крови… очень нерациональное поведение, учитывая безлюдность здешних мест.
Всю ночь перед этим Алан молился — было попросту страшно. Да, конечно, он всё продумал давным-давно. Да, знал — это нужно Господу и Господь не оставит, поддержит. Но всё же груз ответственности представлялся ему многотонной глыбой, висящей на тонкой верёвочке… вот-вот оборвётся и раздавит в плоский блин. Ну да, крестить можно — это единственное Таинство, которое вправе совершать мирянин. Но дальше-то как? Кто будет воцерковлять крещённых им людей? Какое же крещение без миропомазания? А причащать? А исповедовать? Насколько легче было бы тут вдвоём с отцом Александром… а ещё лучше — с целой миссионерской экспедицией…
Приходилось напоминать себе, что именно для того всё и затеяно, что иначе нельзя, что надо открыть Господу хоть какую-то щёлочку в этот мир, предложить себя как канал — узкий, извилистый, заилившийся, но другого-то нет… Потом он поражался собственной гордыне — здорово он решил за Бога, как Тому действовать.
Точно Бог не властен над этой планетой точно так же, как и над всей вселенной… точно Ему надо помогать и даже подсказывать пути…
Шарахаясь от этого соблазна, он тут же, словно в паутину, влипал в другой.
Ощущать себя орудием Божиим… Как это было здорово… думать, что тебя ведут, что в случае чего подстрахуют, и можно не напрягаться, можно выкинуть сомнения и колебания — ведь если ты орудие, то тебя применят именно так, как нужно, от тебя ничего уже не зависит…
Выбраться из этой паутины было трудно, и многочасовые повторы молитвенных последований мало тому способствовали. К утру он всё же сумел взять себя в руки и успокоился простой мыслью — делай что должен и будь что будет.
Он и делал, что должен. И страшно стало лишь когда свежекрещённая Миугмах, поглаживая загодя вырезанный Аланом деревянный крестик, доверительно шепнула ему в ухо:
— Дядя Аалану, а как того мальчика звать? И куда он ушёл?
— К-какого м-мальчика? — не понял Алан.
— Ну, высокий такой, — терпеливо объяснила девочка. — В белом плаще, а глаза голубые. Он же тут только что стоял, и меня по голове погладил… так щекотно. И ягоду дал большую… Сладкая… Я ещё такую хочу. А теперь убежал куда-то…
Вот так… Алан ошарашено кивнул, как-то отболтался от девчонки и накрепко запретил себе об этом думать. Пускай Бог знает, кто это был… кого Он посылал… и Он ли…
На следующее утро пришёл колдун.
Внешне — ничего выдающегося. Не старый ещё дядька, но весь какой-то пожёванный, с морщинистым, аккуратно выбритым лицом, в чистом, но явно бывшем в употреблении хитоне. Увидев такого на Земле, Алан принял бы его за навсегда завязавшего алкоголика.
— Здравствуй, Ихиари, — коротко бросил он оторопевшему кузнецу и, не спрашивая позволения, прошёл в кузню.
Ихиари мелко семенил вслед. Невооружённым глазом было видно, как этот здоровяк боится.
— Господин Алан, насколько я понимаю? — вошедший бросил взгляд на Алана, старательно раздувавшего мехи. Удивительно, но это был первый, кто правильно произнёс его имя, без растяжения гласных, на местный манер.
— Да, это я, — Алан выпрямился. Визитёр ему определённо не нравился. — Могу ли я узнать твоё имя, уважаемый?
Уважаемый промолчал. Вместо него подал голос кузнец:
— Его зовут Ирмааладу, господин. Он человек ведающий… В городе его все знают…
— Да, — бесстрастно кивнул ведающий Ирмааладу, — меня тут все знают. И я всех знаю… кроме некоторых. Мне надо поговорить с тобой, Алан. Не здесь. Пойдём на улицу.
Алан вопросительно мигнул кузнецу — соглашаться ли? Всё это было как-то неправильно, не по- местному. Казалось, он смотрит исторический фильм «Бандиты XX века». Во всяком случае, загадочный Ирмааладу вёл себя именно как старинный бандит мелкого пошиба.
Ихиари отчаянно закивал. Всем своим видом выражая, что с такими людьми ругаться не стоит.
Утреннее солнце уже довольно высоко поднялось над горизонтом, заливая окрестности пока ещё золотистым светом — к полудню он сменится одуряющим белым жаром. Кричали в кустах птицы, визжали дети, плескавшиеся в канаве… Всё было как в песенке — «городок провинциальный, летняя жара».
— Ну и о чём ты хотел поговорить со мной, уважаемый Ирмааладу? — остановившись, спросил Алан.
