Чикаго».
С этого момента дела у него пошли вкривь и вкось. Он был в отпуске, наслаждался две недели свежим воздухом и теплым солнцем, а вернувшись в «Алькалу», попытался приняться за работу, но попытка ему плохо удалась. На улице было бабье лето — самая плодотворная пора для любого автора. Но ночь за ночью он уныло сидел за столом, а потом устало ложился в кровать. Он не мог работать, но его мозг пребывал в лихорадочном состоянии. Что-то было не так. Он знал, что это, но упрямо отказывался себе в этом признаться. Все дело в Пегги. Только сейчас он понял, что она для него значила. Он называл ее в шутку талисманом, но это оказалась не шутка. Потеряв ее, он совершенно потерял возможность работать.
Ему было одиноко. В первый раз за свое пребывание в Нью-Йорке он по-настоящему это ощутил. В самые черные дни ему было достаточно взглянуть на фотографию, и боль проходила, но сейчас она потеряла свои былые чары. Ничто не держало его в этом листе картона. Его мысленный взор каждый раз обращался к маленькой темноволосой девчушке, имевшей привычку сидеть на краешке стола, улыбаться и задавать прямые вопросы, открыто глядя на него большими серыми глазами.
А дни все шли, однообразные в своей монотонности, лишь ее мысленный образ сидел все там же и улыбался ему.
Пришла осень, а с ней — и открытие театрального сезона. Одна за одной на Бродвее стали зажигаться электрические афиши, говоря прохожим, что унылые вечера в прошлом, и Нью-Йорк, наконец, становится самим собой. В том театре где раньше шел «Девичий остров», готовили новый водевиль' и отель был снова полон танцовщиц. Снова стал он слышать обрывки оживленных разговоров у себя за дверью, и тщетно надеялся услышать ее голос.
Он потерял сон. Он пытался писать, но мысли мешали сосредоточиться. Вдруг в один из таких вечеров он услышал стук в дверь. Он вскочил, опрокинув чернильницу, но это был репортер, ошибившийся дверью, который потом очень долго удивлялся, что ж такого он совершил, чтобы вызвать такой отпор.
Но у Бродвея есть свой бальзам. Грустные мысли уходят, когда он зажигает свои огни и до краев заполняется веселой публикой. В последнее время Резерфорд выработал привычку обходить окрестности Сорок Второй улицы как раз перед началом вечерних спектаклей. Сам воздух был пропитан беззаботностью и весельем, и ему нравилось наблюдать за прохожими, представляя их персонажами своих будущих рассказов.
В одно из таких путешествий он забрел на какую-то площадь. Как раз закончился спектакль, и театры освобождались от публики. Такие часы были лучшими в его прогулках. Он отошел на противоположную сторону и в этот момент заметил Пегги.
Она стояла на углу, застегивая перчатки. Через мгновение он был рядом с ней.
— Пегги! — воскликнул он.
Она выглядела бледной и уставшей, но, обернувшись к нему, порозовела и протянула ему руку. В ее манере не было ни малейшей неловкости, было видно — она была искренне рада снова увидеть его.
— Где ты пропадала? — спросил он. — Я уж и не думал тебя увидеть.
Она с любопытством посмотрела на него.
— Ты скучал по мне, Джордж?
— Ну, конечно, скучал! Вся моя работа совсем без тебя расклеилась.
— Я приехала только вчера вечером. Играю в новой пьесе. Джордж, если б ты знал, как я устала! Мы репетировали целый день!
Макси взял ее за руку.
— Пошли, поужинаем. Тебе надо подкрепиться. Черт возьми, Пегги! Я действительно рад тебя видеть! Ты способна дойти до ресторана, или я тебя туда отнесу?
— До ресторана я дойду, но, Джордж, у тебя что, умер богатый дядюшка?
— Пегги, не беспокойся. Это особый повод. Я думал, я никогда тебя больше не увижу. Я сейчас готов купить всю гостиницу!
— Ограничимся ужином. Джордж, а я смотрю, ты не так уж и прост.
— Да уж, о многих моих чертах ты даже и не подозревала!
Было видно, что в этом ресторане Пегги была известной личностью. Главный официант, Поль, по- отечески заулыбался, когда она входила в двери, два-три посетителя сразу повернулись, когда она проходила мимо их столиков. Остальные официанты незаметно перемигнулись, но Макси был слишком увлечен, чтобы хоть что-нибудь заметить.
Несмотря на все ее протесты, он заказал утонченный и очень дорогой ужин. Особенно придирчив он оказался в выборе вин. Официант, питавший некоторые сомнения на его счет, сразу поменял точку зрения и отправился выполнять заказ, размышляя о том, что никогда не следует судить о клиенте по одежке. Вероятно, данный субъект был из тех эксцентричных миллионеров, которые так любят неузнанными бродить по городу.
— Ну как? — спросила Пегги
— О чем ты? — отозвался он.
— А ты загорел, Джордж.
— Да, был в Кэтскилс.
— Так и тянет в деревню?
— Бродвей тоже ничего!
— Да? Ты начинаешь замечать? Ну и ну! Значит, я вовремя вернулась! Весь этот Дикий Запад меня порядком утомил. Джордж, если кто-то захочет тебя сдвинуть дальше Одиннадцатой авеню, ни в коем случае не соглашайся. За ее пределами в этом мире просто нечего делать! А как с твоим сочинительством?
— Неплохо, но без тебя у меня не было талисмана. Мне Удаюсь попасть в один еженедельник. Там длинный рассказ, и платят за него немало. Именно поэтому я и могу угощать таких великих актрис, как ты.
— Я читала его в поезде, — сказала Пегги. — Очень интересный! Перепиши-ка его для сцены, за это еще лучше платят.
— Я знаю, но кто захочет работать с неизвестным автором?
— Уинфред Найт взялся бы это поставить. Ты его знаешь?
— Видел как-то в журнале. Вид у него умный.
— Он — то, что надо. Если он только получит подходящую вещь, он для нее все сделает! Это как в картах с большими ставками. Сейчас у него поганая пьеса, и скоро он станет рыскать в поисках новой постановки. Если надо, дойдет до Коннектикута.
— Что ж, пускай обратит свой взор ко мне, — ответил Резерфорд. — Кто я такой, чтобы препятствовать его простым и понятным желаниям? Завтра же и начну.
— Конечно, а я помогу. Я немного знакома с ним и могу тебя просветить. После этого Уинфред будет радоваться любому твоему персонажу, как ребенок.
Макси поднял бокал.
— Пегги, ты даже больше чем талисман. Тебе пора взимать с меня комиссию! Ума не приложу, как люди могут писать без такой поддержки. Интересно, какие у них здесь самые дорогие сигары? Надо мне их купить. Положение обязывает. Мы, модные драматурги, не имеем права курить на публике всякие там дешевые суррогаты.
Тот же артистический темперамент заставил его заказать настоящий экипаж, когда они вышли из ресторана, хотя такой вид транспорта и не предусмотрен для клерков, получающих бесконечно малые величины в своих банках. Пегги была не против обычного такси, но Макси категорически возражал, убеждая ее, что это все испортит.
Когда она с легким усталым вздохом уютно устроилась в глубине экипажа, они плавно поплыли по ночному Бродвею.
В полумраке он стал ее украдкой разглядывать. Она показалась ему очень маленькой, задумчивой и хрупкой. Внезапно ему очень захотелось обнять ее, и он попытался сконцентрировать мысли на девушке с фотографии, убеждая себя, что он — человек долга. Его пальцы ухватились за край сиденья, и он сжал их
