изводишь старого, зубов нету, а ты дразнишь.
Стемнело. Они подошли к колоде и, дождавшись момента, когда бульдозер, убирающий эфеля, полез на отвал, торопливо высыпали золото в несущуюся по колоде пульпу. Ковалёв сполоснул бутылку, вылил остатки песка через сетку, постучал по ней кулаком, отрясая налипшие крупинки.
— Всё, Фомич, оприходовал.
— Хана-а-а… Оттель не возьмёшь, отмучился я! Поток сильный, кабы не вынесло ево?
— В головку сыпали, не вынесет. Колода очень длинная, сноса нет, проверяем через три дня. Будет завтра съёмка! Григорьев голову сломает, будет думать, откуда его нанесло, ведь вскрышу гоним.
— Ну и слава Богу! А ить жалко мне до слёз… Когда было в руках — не жалко, как потерял, сразу затомило. Бутылку зарой, ишо приметит кто, а таких счас не делают.
Только он успел закопать бутылку, вырос, как из-под земли, новенький кривоносый бульдозерист.
— Здорово, Семён Иванович!
— Привет! — наигранно-весело откликнулся, радуясь, что успел всё сделать.
— Обыскались тебя в посёлке, Влас на рацию звал, ругался, обещал голову отвернуть. И майор Фролов приехал, спрашивал тебя.
— Да вот с Фомичом на рыбалку ходили, завернули посмотреть, как моют.
— Рыбу есть будем?
— Половина рюкзака, еле тащу. Отдохнул от работы, развеялся.
— А у меня серьги сцепления полетали, иду попросить у Васи Заики на эфелях. Улита на землесосе протёрлась, будут менять.
— Ремонтируйтесь. Мы пошли. После смены зайди, рыбкой угощу.
— Спасибо, с удовольствием. Пока, рыбачки!
— Хто это? — спросил Кондрат, когда спускались к землесосу.
— Бульдозерист новенький.
— Чой-то мне не ндравится в нём! Присмотрись. Ишь, начальник ево должен рыбой кормить! В пересменку сам сходи и поймай.
— Чем же он тебе ещё не понравился? — подивился Ковалёв.
— Когда гутарили вы, свет падал от трактора на ево глаза. Вострые они, щурились хитро. Он тебе поднесет беду, помяни моё слово. Мильцонер он!
— Присмотрюсь, пусть работает.
Лукьян с Воронцовым ели малосольного хариуса, как век не кормленные. Сами заварили уху, нажарили сковороду рыбы, лакомились в охотку. Сытно икнув, Лукьян закрыл глаза и закурил.
— Вот это ужин! Может, двух ребят отправим в низовья Орондокита, пусть в столовую рыбку поставляют? Ведь это же срам, живём в тайге, а едим привозную говядину и мороженую камбалу?
— А что, это идея, — задумался Семён, — будем по очереди отправлять по два-три человека, вот тебе и стимул, и отдых, работать будут веселей. Разгильдяи задумаются. Подмени завтра трёх лучших парней, пусть харчишек наберут и двигают.
— Влас узнает про наш курорт, даст жару. Стоит ли? — засомневался Воронцов.
— Не даст, — уверенно сказал Лукьян, — мы ему тоже бочонок малосольного хариуса снарядим, пусть побалуется старик. Та-ак. Кого же отправить? Страхова, Акулина и Васю Заику.
— Ты же Страхова собирался выгонять? — улыбнулся Семён.
— Разработался парень, это он от неумения дурил, подучился, теперь иным старичкам фору даёт. Молодость есть молодость.
После утренней связи к Ковалёву подошел тот же кривоносый бульдозерист и попросил зайти в избушку к майору Фролову. Как увидел Семён на столе пустую бутылку, зарытую ночью в эфеля, аж жаром обварило.
Фомич угрюмо курил, уставившись глазами в пол, Фролов что-то писал в тетради. Вскинул чернявую голову:
— Проходи, садись, Семён Иванович. Надо разобраться. Старик во всём сознался.
Позвали Лукьяна. Остался и кривоносый, который был тоже милиционером на подсадке. Точно срисовал Фомич. Когда Семён закончил рассказ, майор спросил:
— А почему в ЗПК не принёс, не поставил в известность артель? Ты что, не знаешь инструкции? Ведь, за такие штучки срок дают.
— Не хотел старика в дело мешать. Ведь он добровольно отдал золото. Поймите! Добровольно! Зачем ему лишние хлопоты?
— Кто знает, нет ли на этой бутылке крови тех семерых? — покачал головой кривоносый. — Я лично не уверен. Дело прошлое — дело тёмное…
— Это были его друзья. Настоящие! Можно только позавидовать тому, как он о них вспоминает, как говорит.
— Может быть, это от раскаяния? И потянуло на место преступления.
— Кривоносый! Я тебя счас буду убивать, — метнулся через стол дед.
Чудом успел перехватить его Ковалёв, отбросил на койку.
— Сколь надо отсижу, но ребят моих не тронь! Не тронь! — затрясся и захлебнулся криком старик. — Я пужаный! Срок… Твою душеньку…
— Успокойся, успокойся, Фомич, — взял его за плечи Фролов и снова усадил. — Сделаем анализы в лаборатории, и, если золото платоновское, претензий к вам не будет. Хуже, если окажется, что вы привезли его с собой и устроили ложную находку.
— А на кой чёрт мне иё устраивать? Чего я от этого имею? Доказывайте, мне всё равно, что вы доказывать станете! Я с ими попрощался, золото определил в дело, можно помирать. Нет на мне крови и вины. Нету! В одном виноват, что живой тогда оказался.
— Не ругайся, дед! — встал Фролов. — Семён Иванович, отдай распоряжение, пусть делают съёмку колоды. Снять всю колоду. Пакуйте в отдельный контейнер. Инкассатор повезёт в лабораторию. Орондокитского золота там быть не должно, третьи сутки моете вскрышу. Если подтвердится ваш рассказ, то нечего бояться.
Побольше бы таких старичков. Кондрату Фомичу придется поболеть на койке в гостинице, пока не привезут данные. Без паники, никому ни слова, будем жить мирно и тихо.
Семён на съемку не пошёл, метался в посёлке, ждал возвращения съёмщиков, и какие только мысли не лезли в голову! Что и унести могло золото потоком пульпы, да и был ли вообще этот вчерашний бредовый день с тенями умерших и тяжёлой бутылкой. Был ли?
Когда увидел бегущего к нему с вытаращенными глазами и открытым ртом горного мастера Малкова, понял, что всё нормально, золото в колоде. Облегчённо вздохнул.
— Иваныч! Пойдём покажу!
— Что случилось? Опять мертвяка откопал?
— Пойдём! Коврики в головке забиты золотом! Такого больше не увидишь. Килограммов десять будет съёмка. И откуда оно? Торфа голимые мыли! Кочку золотую подрезали! А что будет в песках!
— Не булгачь участок, чего орёшь? Нормальная съёмка. Будут съёмки ещё больше, как выше по Летнему уйдем. Это мне один знакомый сулил — Фёдор Платонов…
— Кто это?
— Старшинка старательский…
9
Когда Семён перешёл в шестой класс, отец нашёл выход избавить его карманы от арсенала пугачей. Подарил настоящее ружьё. Новенькую тульскую двустволку, с воронёными курками и лакированным прикладом.
От ружья пахло маслом, зрачки стволов, латунные гильзы, патронташ, порох, дробь — всё это так
