Щавель перехватил посох поудобнее и кивнул:
— Спасибо, я учту. А какие изменения в психологии?
— Хочется есть сырое мясо, — вздохнул Гиран. — Если честно, то даже не сырое, а живое.
— Человеческое? — уточнил Щавель.
— Да нет, это не принципиально, — подумав, ответил старый рыцарь. — Я как-то теперь разницы особой не чутвую. Но я людей не ел, ты не подумай!
— Ни одного раза! — горячо подтвердил Тимин. — Даже когда к нам разбойники забрались, и господин Арадан им всем головы поотрывал — даже тогда никого не съел. «Уби, говорит, их с глаз моих. И принеси живую курицу побыстрее…»
— То есть ты можешь сдерживаться, — кивнул Щель. — Это хорошо. Все-таки рыцарское воспитание дает о себе знать.
— Да, друг мой, — вздохнул Арадан. — Боюсь, не приви я долгую и праведную жизнь — давно бы уже сожрал этих негодных крестьян…
— Кстати, а что они у тебя так распустились? — удивия Щавель. — Лентяйничают, не уважают господина…
— Так я же из дома не выхожу, — признался Арадан. — По мне же сразу видно — живой труп. А они чего-то чуют, видать. Догадываются. И подати платят редко, и живут так, словно в любой момент убежать готовы…
— Зачем ты это сделал, Арадан? — спросил Щавель. — Неужели пятнадцать лет взаперти грызть сырых куриц — это лучше, чем честно умереть?
— Сын у меня родился, Щавель! На старости лет жена сыном одарила. И сама в родах померла.
— Уже слышал. Мои соболезнования.
— Ну и скажи тогда, мог ли я оставить ребенка без печения? — спросил Арадан. — Я же ничего за жизнь не нажил, не скопил. Старые доспехи да меч в щербинах — вот и все достояние. Живу на королевское вспомоществание, на то, что с крестьян соберу… Умер бы — остался бы младенец один- одинешенек. Понятно, Тимин бы его не оставил, воспитал… но не мог я! Не мог, Щавель!
— Вот так дела, — растерянно сказал волшебник и даже оглянулся на Трикса. — Понимаю…
— Для того и стал личем. Чтобы у сына крыша над головой была, кусок хлеба…
— Я все понял, — мрачно произнес Щавель. — Я… у меня детей-то своих нет, но я понимаю…
— Осуждаешь? — спросил старик.
— Нет. Но твой сын вырос. Отправь его к любому рарю, отпрыска знаменитого Арадана почтут за честь взять в оруженосцы!
— Не могу я, — отводя глаза, признался старик. — Внале так и собирался поступить. А как стал не- мертвым, так что-то изменилось. Не могу с собой покончить. Я и костер во дворе складывал, сжечь себя хотел… в послеюю минуту кол, к которому был привязан, из земли ввал и убежал. И в пропасть хотел прыгнуть… не могу. Кто разок от смертной черты убежал, тот уже обратно возвраться не хочет.
Щавель кивнул.
— Поможешь мне, волшебник? — спросил рыцарь.
— Помогу, — сказал Щавель.
— Только ты учти, я сопротивляться буду, — предуприл старик. — Это выше меня!
— Доблестный рыцарь Гиран Арадан, — торжествео сказал Щавель. — Ты многие годы служил королю и королевству. Ты был примером верности и отваги. Нет твоей вины в том, что ты не захотел умирать — только ради сына, ради будущего рыцаря, принял ты эту тяжкую ношу…
Старик стал дергаться на кровати. Трикс подумал бо, что это начало действовать заклинание, но одеяло слетело — и оказалось, что руки и ноги полулича приваны к кровати толстенными веревками. Тощее старикокое тело выгибалось и тряслось, веревки скрипели, крать трещала. Тимин прижал ладони к лицу и отвернулся в сторону.
— Пусть примет покой твое измученное тело, пусть избавится от проклятия твоя настрадавшаяся душа, пусть распадется твоя не-живая и не-мертвая плоть… Праху — прах! Миру — мир! Землю — живым! Под зею — мертвым!
— А-а-а-а! — грозно завопил полулич и мощным рыом разорвал обе веревки на руках и одну на ноге. Вскочив, он двинулся к Щавелю, волоча за собой кровать.
— Возобновилось гниение и разложение в мертвом те! — с некоторой тревогой выкрикнул Щавель. — Прессы распада стали преобладать над процессами синтеза! Закончилась внутренняя активность сущности Гирана Ара-дана, отныне она нуждается во внешнем источнике движия и эволюции!
Полулич, все зеленея и зеленея, вытянул к Щавелю трясущиеся тощие руки. Из пальцев стремительно росли длинные кривые когти.
Оруженосец Тимин утер слезы, встал, вытащил из нен меч, сделал шаг — и одним ударом снес своему быему господину голову.
— Прекратилась высшая форма существования матии, известной нам как Гиран Арадан… — пробормотал Щавель. Видимо, ему было трудно сразу остановиться.
— Господин Арадан, еще когда живехонький был, всеа говорил: против лича нет ничего лучше острого меча, — сказал Тимин, заученным движением вытирая меч о стиковские кальсоны. — Пока, говорит, маг свои заклиния пробормочет… у нежити-то никакого воображения, устойчива она к заклинаниям…
— Да, несомненно, — покосившись на Трикса, сказал Щавель. — Ты меня… мне подсобил.
Тимин вздохнул и спрятал меч в ножны. Потом искоса поглядел на волшебника:
— Что королю-то писать будем?
— Что-что… — Щавель присел и печально посмотрел на останки полулича, медленно превращающиеся в серый прах. Как ни странно, в этом зрелище не было ничего оратительного — скорее, печальная, грустная красота… — Так и напишем. Что его доблестный рыцарь Гиран Арадан, прожив очень долгую и достойную жизнь, отошел наконец в мир иной. И в своих последних словах молил не оставить без покровительства и заботы его юного сына, который мечтает пойти по стопам отца.
— Спасибо, господин волшебник, — сдержанно сказал Тимин. — Я очень тревожусь за мальчика.
— Еще бы, — сказал волшебник. — Еще бы ты не трожился.
Двое мужчин уставились друг на друга. Первым глаза отвел Тимин.
— Я, конечно, здоровье Арадану подправил, было до, — признал Щавель. — Зубы у него крепкие стали… вон, до сих пор не рассыпались. Но что он в сто лет отцом стал — извини, Тимин, не поверю.
— А вот господин Арадан поверил, — сказал Тимин. — И жена моя так считает…
— Вот и хорошо, — кивнул Щавель. — И славный род не прервался, и твоя жена не в обиде, и покойной жене Арадана веселее было в захолустье-то. Оставим это, Тин. Нам надо поспать, завтра мы отправимся в путь.
— Идите, — кивнул Тимин. — А я принесу совок, мелку, да и приберусь тут.
Рано утром путешественники покинули усадьбу. Кодар, сдерживая рыдания, сообщил им, что его батюшка умер ночью, так и не дождавшись встречи со старым дром. Щавель и Трикс принесли свои соболезнования. Иен и Халанбери так ничего толком и не поняли — и Трикс почему-то совсем не захотел поделиться с ними приклившейся ночью историей.
Миновав деревеньку — ее расхлябанные обитатели оуда-то уже знали о случившемся, как это обычно и вится у нерадивых подданных, — путники выехали из влений рыцаря Арадана и вновь попали на приличную догу. Сверившись с картой, Щавель заявил, что теперь они едут по землям барона Исмунда. Трикс, подумав хорошено, вспомнил, что предки барона были из той самаршанской знати, которая после проигранной войны предпочла прять власть Маркеля Разумного и стать его баронами, а не срываться с насиженных земель и копить впустую обиду. Иен, очень гордившийся своим приютским образованием, сказал, что владения Исмунда славятся быстрыми скаками, собачьими бегами, петушиными боями, бойцовыми рыбками, азартными играми и гладиаторскими сражении (только не до смерти, поскольку Маркель Неожидаый в угоду своей второй жене запретил гладиаторам убать друг друга на аренах). Щавель
