спохватился:
- А не подскажешь ли ты... - искал он её глазами. - Девочка! Не подскажешь ли ты случайно, как добраться... до грейдера?
Её уже нигде не было. Стоявшая только что в зелёном пальто на тропе, она исчезла меж тёмных вековых стволов мгновенно, будто растворилась в белом сумрачном дне - в шуме ветвей, в шелесте венков, в страшноватом шорохе кладбищенской позёмки. И только отзвук её голоса - 'Уходи!.. На своё!..' - ещё витал в пасмурном воздухе, меж заснеженных белых могил и не рассеивался в пространстве. Кеша напрягся было, сопротивляясь ему, - и попятился, и подчинился этому минувшему детскому повелению, как настоящему.
За спиной его часто и дробно зазвонил церковный колокол. И стая тёмных безмолвных птиц поднялась над куполом в белое, облачное небо.
Впрочем, через несколько шагов Кеша забыл про девочку, с живостью представив, как где-то здесь, под землёй, рядом с корнями дубов, лежит сейчас, хитро скосив глаза в сторону, румяный и рыжий амбал с закрученными усами.
- Велика честь - лежать бок о бок, - ворчал Кеша, боязливо прочитывая надгробные надписи. - Вот так состаришься в глуши, безвестно. И отбросишь коньки в полном бесславии, как пресловутый какой- нибудь...
Фамилии 'Кочкин' на ближайших крестах не было.
Потом девочкин клетчатый платок возник у него перед глазами снова, сам собою, - клетки были коричневые и белые, - и не пропадал долго, хотя Кеша смаргивал и даже тряс головой, выйдя с кладбища. Вскоре он замешкался, напрочь потеряв дорогу к дому. И зашагал, в конце концов, наобум, по колее. И тут, глядя под ноги, он почувствовал приступ сильнейшего и горького восторга.
- Мне снился сон... - забормотал Кеша на ходу. - Гениально!... Мне снился сон, что дядя Петя... Что за пресловутый дядя Петя? Впрочем, неважно, я его всё равно увековечу. И прославлю в веках, да... Мне снился сон... Нет, Хрумкин бы опять сказал, что я - абсолютный Такубоку! Мозаичность моего сознания, это вам не баран чихнул! Она достигается только с похмелья, по ходу жизни.
И стихотворение завершилось. Оно получилось коротким, таинственным и таким проникновенным, что у Кеши защипало в носу от большого и высокого чувства.
- Мне снился сон,
Что дядя Петя
Построил домик из воды!
Обрадовавшись, Кеша с удовольствием высморкался в чистый, поглаженный платок и быстро зашагал по мосту. 'Мне снился сон!..' - успел повторить он с сильным выражением. И услышал внезапно, как за спиной его взревела, отчаянно засигналила летящая на бешеной скорости машина. Кеша резко прыгнул в сторону... Он летел на дно оврага, хватая руками воздух. Последнее, что видел Кеша, сорвавшись с моста, - это широкое, доброе лицо огромного мужика в фуфайке, который гудел, отчаянно сигналил и усердно крутил на бегу воображаемый руль... 'Я же искал! Что-то главное! Что-то я искал на этом свете, давно... Но что? Что?.. Поздно...' - промелькнуло у него в голове.
Миня дурачок, сбегающий с моста, рулил и вилял из стороны в сторону, там, в радужном сиянии, высоко-высоко. Сияние это быстро становилось всё более оранжевым, потом - красным, потом - багровым. В багрово-чёрном пятне бежал, виляя, круто рулил и стремительно уменьшался маленький глупый человек, счастливый от отсутствия цели. Дурачок уменьшался, пятно сгущалось - до тех пор, пока не погасло всё.
Вдруг, в последней запоздалой надежде, душа Кеши резко рванулась из темноты. 'Брошу! Всю дурь! Честно, брошу! Я всё устрою, только пусть я останусь жить! Жить буду - чисто! Чисто! Чисто!!! Я стану другим человеком, другим!' - взмолился он уже из вязкого беспамятства, не произнося этих слов. Он успел выбросить их, не звучащие, как выбрасывают белый флаг, в одном сильном, отчаянном стремлении - уцелеть: 'Теперь - клянусь: по-другому!.. Только - жить!'
Кажется, в каком-то тёмном коридоре он судорожно нашаривал вслепую, искал за бесконечными поворотами, в кромешной тьме, дверь, обитую дерматином, за которой, он знал, был свет, и огромный куст 'Ваньки мокрого', буйно цветущий среди зимы сплошным алым цветом. Он тянул руки к недосягаемой уже двери, за которой был когда-то запах тёплых духов, женский говор, тихий смех... И нашарил. И открыл глаза.
Высоко над оврагом завывал сухой, холодный ветер, он срывал со склонов и сбрасывал вниз мелкий снег. Снежная пыль долго вилась на лету и редела. Потом, почти уже незримая, она попадала в глаза, таяла на лице. Влага тихо стекала к ушам. И Кеше было покойно лежать в снегу, будто в глубокой колыбели - или в холодной перине, послушно принявшей точные очертания его тела. 'Всё будет по-другому... Совсем по- другому...' - беззвучно плакал Кеша на дне оврага, понимая, что жив, и был счастлив спокойным и кротким счастьем, пока не почувствовал, как зябнет затылок. 'Пр-р-роклятье. А шапка где?.. - внезапно обеспокоился он. - Она же совсем как новая была! Псих её в своей больнице почти не износил... Да, судя по шапке, прогулки там весьма редко бывают...'
Кеша сел, ощупал себя. И удивился оттого, что нигде ничего не болело. Вязаная шапка его отлетела недалеко - она валялась на расстоянии вытянутой руки жалким комом, похожая на подбитую ворону. Чёрная, с бурой полоской. Он долго вытряхивал из неё снег, прежде чем натянуть по самые брови.
Потом Кеша опять посмотрел вверх - и понял с тоской, что выбраться из оврага невозможно. Синие отвесные тени спускались ко дну, где сидел он в глубоком снегу. Зловещие сумерки сгущались вверху, над землёй. Тут, в безлюдьи, кричи, не кричи... От явной безысходности ему захотелось забыться: зарыться в снег поглубже, где теплее, и отдохнуть, не думая ни о чём. Утомлённый переживаниями, Кеша нервно зевнул. И почувствовал на себе остановившийся дикий, звериный взгляд. Он быстро оглянулся в страхе и смятении. Рыжий кот, замерший, взъерошенный, сидел в заснеженном бурьяне и смотрел сквозь Кешу дремучим взглядом.
- Кис, кис, кис... - зачем-то позвал его Кеша.
Кот не шелохнулся.
-...Кис! Кис, кис! - звал Кеша вкрадчиво и осторожно.
Но вот зверь дёрнул ухом раз, другой. Потом встряхнулся - и пошёл прочь, со дна оврага. Наверх. Кеша напряжённо следил за ним. Выбирая путь, кот неторопливо двигался по отлогим мелким проплешинам. Он огибал отвесные обрывы и занесённые снегом глубокие, провальные впадины.
Вдруг Кеша испугался, что кот исчезнет из виду. Торопливо поднявшись, Кеша двинулся за ним следом, но тут же увяз в снегу по пояс. Он выбирался, в спешке помогая себе руками, барахтался и почти полз. Зверь остановился на узком возвышении, с которого ветром смело почти весь снежный покров, и будто ждал теперь человека под отвесной глинистой стеной.
Наконец Кеша выбрался на кошачий путь. Теперь ноги чувствовали опору. А бурьян по склонам крепко держал его, цепляющегося за высохшие, заиндевевшие вершины. Впрочем, они до странности были похожи на вздыбленные корни - будто растения росли вверх ногами и, может быть, цвели там, под землёй, тайно, долгими зимами, вбирая с поверхности своими корнями хмурый свет холодных небес, будто пасмурную воду.
'Парадокс в голову влез!' - Кеша быстро сморгнул с ресниц странное мысленное видение. И понял: это - от психовой шапки. Сдерживая дыхание, он лез за зверем...
Больше всего на свете он опасался спугнуть кота и часто поднимал голову вверх, торопливо запоминая все извивы его замысловатого продвижения. Но рыжий кот останавливался. Зверь отрешённо смотрел на выбирающегося человека некоторое время, не давая, однако, ему возможности приблизиться слишком. Глаза кота вспыхивали в тени обрыва жёлто и неприязненно, и тут же гасли - кот шёл наверх.
Когда голова Кеши показалась из оврага, кот уже стоял понуро на огромном пустыре, поодаль, полуобернувшись. Зверь, неопрятно взъерошенный, будто отощал теперь на ветру и обессилел враз. И в том, как он наблюдал за человеком, Кеше почудилась тоскливая и презрительная отчуждённость.
- Вывел... - не веря себе, восторженно бормотал Кеша, выбираясь из оврага окончательно, ноги его дрожали.
Однако прокашлялся он вполне солидно:
