побережёт. Дочь есть дочь. Не вздрагивай, - успокоила её Бронислава. - Может, и заглянет к кому из наших. Но не к тебе, Таечка: не жди. А ко мне наверно.
- И я так тоже думаю... Они ведь с Кочкиным твоим - кумовья.
- Ну!
- Ты уж, Бронь, если что... Крупы да сахару... Да из одёжи. Я потом отдам.
- Ты, Таечка, даже не сомневайся! После Кочкина моего сундук одёжи даром лежит. И Антон её - не носит. Она ему нафталином пахнет. Оденем.
- Добеги, если что. Мне сразу скажи. А то бы и я к вам подбегла. Мы бы повидалися... Участковый-то чего? Зашёл: 'Кормачова! Подпиши бумагу, что ты Степана не видала. А если увидишь - только чтоб не на виду он был!' Строжится. А зачем бумага - не сказал.
Бронислава, откусывала сахар, замирала от удивления - и прихлёбывала из стакана:
- Правильно строжится... А ведь как Степан-то хорошо в школе учился! Лучше всех! - вспомнила Бронислава Таечкиного мужа. - Как у него голова-то варила - всё знал, всё читал. Учителя-то на него прям дивилися... И вот тебе: восемь лет припаяли. А он только один раз и ударил. За всех, один, страдать пошёл. И весь общий грех он на себя, на одного, взвалил!.. Я думаю, он святой за это будет: вот. А зато мы - не бедуем. В нашем районе. От разора зато избавилися.
Они обе замолчали, думая о грустном - об огромной заснеженнной, разграбленной России, которая лежала вокруг Буяна: о заброшенных, тоскующих полях, замерших меж лесами и долами в безнадёжном сне, похожем на смерть, о миллионах бедных людей, изгнанных со своих уже не дышащих заводов, о голодных нерожающих женщинах, предлагающих себя вдоль бесконечных российских дорог первому встречному, и об искалеченных нескончаемой войною парнях, тянущих руки за подаянием с инвалидных своих колясок.
- А ведь Стёпа, он ему, агитатору, по-хорошему сначала доказывал. На собрании. Что нам ихих порядков заморских не надо. Чёрная лошадь сивому не ко двору, - покорно рассуждала Таечка, вытирая слёзы полотенцем. - А то, что его, присланого, сюда не звал никто, на суде не считается.
Бронислава с жалостью смотрела на Таечку и накинула на себя шаль:
- Совсем ты дошла. Погоди-ка, вот я тебя вылечу маленько. Буфет-то ваш как? Вроде, работает...
Таечка рассеянно кивнула и пошла отпирать дверь.
В буфете Бронислава подождала, пока народу станет поменьше. Потом склонилась к продавщице:
- Дай-ка, Оня, мне чекушечку в долг. Вон ту. С пузечком.
- Ты что, тёть Бронь? Без копейки что ль совсем осталася? - удивилась молоденькая буфетчица.
- Давай, давай. Занесу я, никуда не денуся! Через две недели, с получки, - успокоила её Бронислава. - Я у Таечки сижу. И конфетков мне взвесь. Граммов двести.
- Тебе каких? Шоколадных, что ль?
- Ну, конечно, не подушечков! - приосанилась Бронислава.
- ...Чего Витёк-то пишет?
- Пишет - служит! - спрятала Бронислава чекушку под шаль. - Привет от тебя передавать? Иль погодить?
- Не надо, - отмахнулась буфетчица, следя за стрелкой весов с печалью.
И вздохнула, протягивая шуршащий пакет с конфетами:
- И так меня мой-то к нему ревнует. Говорит: 'Он у тебя в глазах круглые сутки сиднем сидит! Я вижу'. А я про Витька и думать не думаю, тёть Бронь... Как оно там поётся? Наколола ноженьку, да не больно. Об острыю травоньку - о полынку.
- Ох, правильно, Онь, поётся, - согласилась Бронислава поспешно, нюхая конфеты. - Анисовые, что ль?.. Наколола ноженьку, да не больно, любил меня миленький, да недолго... Ты на бумажку себе запиши, должок-то. Напомнишь потом.
- Я не забуду, - грустно проговорила буфетчица. - Всё я помню. Всё-всё!
Бронислава приостановилась, окинула её быстрым примерочным взглядом. 'Посправней Ксенечки Оня- то будет. Та уж больно тощая'.
Но рассудила второпях: 'Ладно, тощая да, считай, уж своя. А эта - мужняя'.
Оня то ли шмыгала носом, то ли всхлипывала, отвернувшись к ящикам и читая на них этикетки.
'Эх, жалко, один у меня Витёк уродился! - жалела Бронислава на бегу. - На всех на хороших его не переженишь... А как же я Оньку-то проглядела? Это когда же они провожалися?.. Ну, Витёк, ну паразит. И когда успел, паразит?'
Она скорёхонько пересекла зал ожидания, кивая закутанным людям:
- Доброго здоровьица... И вам не хворать. И вам не хворать, - и постучала в дверь подсобки условным стуком.
У Таечки окно было снова занавешено. Но Таечка прильнула к стеклу, отодвинув штору самую малость. Бронислава крепко поставила чекушку на стол:
- Давай-ка печаль-то переломим! Вот мы её теперь оборвём, чтоб она за нами дальше не потянулася. А то пристала к нам. Печаль.
- Давай, - улыбнулась Таечка и ополоснула стаканы.
Бронислава разлила сразу напополам. И сказала:
- За то, что у Наташи твоей ум - весь отцовский: сроду отличница! Вот на Кешу я тоже как погляжу на своего...
- Характер только мой, - вздохнула Таечка. Потом отпила, морщась. - ...На пятёрки учится, старается, все жилочки свои вытянула. От Сельхозуправления ей приплачивают, а она - всё равно... Работает ещё, в городе-то в этом. Пришлёт мне кой-какие рублики, а я в слёзы! Ведь другая-то сама бы лучше нарядилась, нафуфырилась. А моя - нет, об матери у ней душа болит. Ни кавалеров у ней, ни кого... Ну, какие кавалеры в городе? Обуза одна... Зато с образованием её ведь, Наташеньку, Ильшин на работу ждёт, не дождётся. Спрашивает про неё... А она - вот как старается! Старается, учится...
Таечка уже плакала в голос - от жалости к мужу, к дочери и к себе. Бронислава всхлипывала тоже.
- И слабенькая, а - красавица писаная! Твоя Наташа, - причитала Бронислава и утиралась вместе с Таечкой одним, общим, кухонным полотенцем, только другим концом. - А видишь, надрывается девчоночка- былиночка, себя не жалеет... Ох, износится раньше время Наташечка твоя, сколько же она на себя взвалила! Батюшки-светы... А ведь Степан-то в прорабах как хорошо зарабатывал. Нужды бы сейчас не знали. А оно видишь чего вышло.
- Ох, износится, подорвётся... - подносила к глазам другой край полотенца Таечка. - И не сирота, а в полусиротках доченька моя родная, умница оказалася...
И деловито спрашивала Брониславу, всхлипывая:
- Бронь, и каких пожаров нам тут бояться? Мы в любой час их бабьими нашими слезами зальём.
- Точно! Все пожары, все мартены зальём! По всей земле! - решительно поддержала её Бронислава.
- Ох! Зальём. Все пожары мировые!.. - снова выпевала Таечка. - Слезами горючими...
- Ой, зальём - они нам и не страшно, - вторила ей Бронислава.
Они замолчали, чокнулись и допили. Опомнившись, Бронислава полезла в сумку:
- А я же смородины кручёной с собой прихватила. На-ка: эту баночку - тебе. А эту - для Наташи твоей. И что я с Кешей в город ей банку-то не отправила?! Не догадалася. Ну, умора...
Таечка завздыхала, принимая банки:
- Совсем у нас смородина не уродила в этом году. У кого огороды в низине.
- Так вода-то когда сошла!.. - всплеснула Бронислава руками. - Не зря тут раньше остров был всё время. А теперь по весне только - вода кругом. Вот, давай утрёмся ещё разок, а то от слёз наших опять остров сделается!
- Оно бы, конечно, и к лучшему, - прерывисто вздохнула Таечка. - Стёпа только бы тут поскорей оказался, на острове.
- Да мой бы вернулся, - вставила поскорей Бронислава.
- Да водой бы мы ото всех опять и отгородилися! От агитаторов-то от разных...
- А что? Вот как наплачемся всем Буяном побольше, так оно само и случится! - пообещала Бронислава со смехом. - Отгородимся! Напрочь, Тай.
