- В меня! Потому что у меня греческий нос! - охотно сообщила женщина. И пояснила: - Я в детстве гречки много ела. На нервной почве. Видишь, повлияло... А ты каких женщин больше любишь?
- Глухонемых! - замахал руками Кеша, отодвигаясь. - Теперь - исключительно глухонемых.
Потом женщина насильно сообщила ему, что ещё полчаса - и автобус остановится 'для нужды!' Как раз перед самым выездом из Буянного района. Недалеко от просеки: там - девочки налево, мальчики направо. Только поравняется с автобусом встречным - и остановится. Они всегда стоят там. Вместе! Автобусы! У границы двух районов! Долго! Минут пятнадцать стоят!..
'Пересесть, что ли, во встречный?' - думал Кеша, не отвечая ей совсем. И в задумчивости чесал шрам под шапкой. 'А что? Довольно быстро осознал бессмысленность отъезда, - рассуждал он. - Стремительная сообразительность всегда была моей отличительной чертой. Отличительной от прочих. Вернулся навсегда, ибо!.. Ибо...'
И он уже представлял, как перестанет пить совсем, и бриться - тоже, и как будет сидеть в кочегарке, работая там в тепле вместо Брониславы... Примется, бородатый, одиноко и печально читать перед печкой, ночами, в подрагивающем оранжево-розовом свете из поддувала, разные книги из районной библиотеки, и выписывать умные мысли в толстую клетчатую тетрадь. Только в очень толстую - солидную. Хорошей авторучкой, ибо... Ибо... И ещё толстую записную книжку заведёт - для стихов. А третья, амбарная книга, будет лежать открытой на топчане. К концу тихой, задумчивой своей жизни он испишет её до последней страницы, еженощно, мелким почерком поучая всё неразумное колхозное человечество.
И однажды, ближе к рассвету, к нему в кочегарку придёт сутулый, седовласый редактор - завернёт просто так, поговорить: 'После той встречи с вами я расхаживаю по селу ночи напролёт. Мне не спится, ибо я недопонял вас когда-то'. И удивится: 'Да вы же образованный человек, это видно за версту!.. А мой зам - он мизинца вашего не стоит! Вечно в гараже торчит. Извините, я недооценил ваш научный багаж, как последний кретин. И только людская повсеместная молва о ваших удивительных способностях и фантастических знаниях...'
Но женщина в куртке мешала и мешала Кеше, и толкала его локтем. 'Пристанут вечно со своей чепухой, как Евы с яблоком. Надкуси да надкуси, - хмуро косился Кеша на женщину. - Думают, если Адама от правильных мыслей отвлекли, то и меня отвлекут. Он, бедняга, из-за них так ничего и не написал. Ни строчки. В отличие от меня... Ну, он старик был. А я - нет'.
- ...Почём теперь в городе дома, не знаешь? - надсадно кричала женщина сквозь шум двигателя.
Он поморщился от резкости её голоса, потёр ухо, будто в него попала вода.
- Беда с этими вашими яблоками... Вы прямо уховёртка какая-то, а не женщина, - сказал он недовольно.
И протянул руку:
- Кеша. Поэт, художник. Актёр, широко известный в узком кругу. Практикующий журналист. И... всё такое. Знаю жизнь и законы сцены, ибо!..
Дорога пошла под гору, разговаривать стало легче.
- А мне нравится, когда меня Лялей называют, - обрадовалась женщина. - Меня в городе так зовут. Я же из города сама! Недавно замуж в Шерстобитово переехала. Расписалась, не знаю зачем, на нервной почве... Теперь после матери дом в городе остался, вот, продавать еду. Ну, в плохом районе. Со свалкой рядом... И домишко-то низкий, просто ужас. А всё же - деньги! Правильно, нет? И всё же он - на две половины! С пристройкой! Дом! Пустой стоит! В городе!..
Кеша слушал её внимательно, однако замешкался с ответом, потому что смотрел на мужиков, сидящих в проходе на узлах. Один из них наливал дешёвую водку из плавно раскачивающейся бутылки в подставленный пластмассовый раскачивающийся стакан.
- Ну, хрюкнем! - бодро говорил он каждый раз и ждал потом, чтобы налить в этот же стакан опять. При этом не проливалось ни капли.
Молодой монах на заднем сиденье старался не глядеть на них, разместившихся прямо у его ног, закрытых рясой.
- Эй! Замёрз? - мужик, сочувствуя, протянул стакан с водкой и ему. - На, согрейся! Ряса-то у тебя хоть и стёганая, парень, а всё не теплей туркменского халата. Прими! А чего? Не боись, потом замолишь. Ты же умеешь.
Монах покачал головой, отказываясь, и затянул бельевую верёвку, которой был подпоясан, потуже.
- ...Дом продать вам надо? - вспомнил Кеша про Уховёртку.
И поразился её бестолковости:
- Не понимаю, как можно так легкомысленно относиться к ответственному делу. Тут до парадокса один шаг! Вы же, как проницательный человек, должны знать: купля и продажа - занятие исключительно мужское! Сугубо.
Она не ответила, потому что нагнулась, чтобы подобрать оброненную варежку и теперь пыталась нашарить её где-то под сиденьем.
- Эй, ты, шуба! - крикнул разливающий Кеше. - Примешь, нет? Сто грамм? На грудь?.. На, хрюкни.
Кеша подумал - и кивнул с достоинством:
- Безусловно, хрюкну. По ходу жизни. Но только один раз.
Женщина в ту минуту выпрямилась, увидела перед собой протянутый стакан и быстро цапнула его смуглыми пальцами с обломанными ногтями, ещё хранящими остатки вишнёвого лака. Водку она выпила одним махом и до дна. Кеша с неудовольствием крякнул.
- Извини! Больше нету, - засмеялся разливавший, забирая пустой стакан. - Рогом долго шевелил.
- Каким рогом?! - возмутился Кеша. - Что вы этим хотели сказать?!.
Но автобус снова шёл в гору, мужики были заняты своим разговором, а женщина улыбалась Кеше, и чёрные круглые глаза её блестели из-под берета привлекательно и живо.
- Вот, бездар-р-рность! Сидит, понимаешь, всякое убожество, - пожаловался ей Кеша в сильном раздражении. - На всяких сумках, узлах... А я лично всегда презирал вещи. Если мне не изменяет память, деньги - это вообще сор. Они не имеют для меня никакой ценности. Ни малейшей притягательности - вообще!
Кеша оглянулся на монаха, полагая, что тому понравились его слова. Монах всё слышал. Однако встречаться с Кешей взглядом не стал, а нахлобучил свою чёрную стёганую шапку поглубже и словно задремал.
- А я вот тоже так считаю! - обрадовалась женщина. - Чего мелочиться? Ну, чего их жалеть, деньги? Один раз живём... Уж если водку покупать, то ящиком, а если наливать кому, то гранёный. Дать так дать! Правильно?.. Плеснули, как куколке. Теперь сиди до автовокзала на нервной почве. Ни два, ни полтора. Там буфет дешёвый.
Автобус стал притормаживать, поворачивать, и женщину сначала качнуло в сторону от Кеши, а потом наоборот.
- Проводишь за кустик? - припала она. - А то я со всеми не могу. Брезговаю я. Нервничаю сразу.
Кеша вышел вместе с ней на обледенелую дорогу и сощурился от яркого солнца и резкого ледяного ветра. Встречный автобус, полупустой, стоял тут же, и оба водителя уже разговаривали о чём-то, опустив стёкла кабин и не выключая моторов. Кеша почесал шрам под шапкой.
- Ты знаешь, я в тот автобус пересаживаюсь, - хмуро сообщил он женщине. - Так что, идём по- быстрому.
- А может, я по-быстрому не умею? - хохотнула она и побежала вперёд, двигаясь на стоптанных каблуках, похожих на стёртые копытца, значительно легче Брониславы. Однако на обочине дороги поскользнулась, взмахнула руками и упала, съехав с насыпи.
Кеша отряхивал с неё снег и приговаривал с досадой:
- Разве можно прыгать, как коза пресловутая, да ещё вертеть головой по сторонам? Так вы можете погнуть свои ножки ещё больше.
Монах, шедший за ними следом, остановился на краю дороги. И женщина рассмеялась.
- Видишь? С нами не идёт, - громко сказала Уховёртка про монаха, оглядываясь то и дело. - Взрослый, а стесняется.
Монах будто не слышал её. Он рассеянно глядел в еловый могучий шумящий лес, размышляя о чём-то, и
