секретность пустяковая, вот что обидно! – кипятился Алик. – А? Верно? Раз уж мы отказываемся от заграницы, то нам должны компенсировать, я тебе говорю.
– А вот я и без загранпаспорта как-то обхожусь, – возразил Боб.
Алик пригляделся:
– Боб! На тебе новый костюм?! И галстук? Неужели ты толкнул свой летучий шар Честерфилду?!
– Копперфилду, ты имеешь в виду.
– Ну, ты всегда знаешь, что я имею в виду. Так я прав?
– Алик, не спрашивай. Я обещал Дэвиду, что никому не скажу.
– И даже мне не скажешь?!
– Не скажу.
– Вот ты какой… А между прочим, тобой интересовались. Зуля из отдела защиты информации говорила, что тебя искал автослесарь. У тебя что, машина есть? А ещё тут шлялся парень из милиции, спрашивал, чем занимается Шилин. Ему сказали, что мы с тобой друзья, и он у меня час сидел, балбес необученный. Он почему-то думал, что мы тут телескопы спиртом протираем, – хихикнул Алик. – А я послал его в Институт Штейнберга.
– Интересно, – усмехнулся, в свою очередь, Боб. – А вот ты мне скажи. Ты ведь занимался системами жизнедеятельности в полёте… Вот, где бы мне добыть скафандр? А лучше даже два?
– Только на заказ, – уверенно ответил Алик. – Их же под человека подгоняют.
– О как! И где? Ателье, что ли, есть специальные?
– Зачем ателье? Целый НИИ в Томилине за Люберцами.
3.
Никодимыч встретил Боба неласково. Из его «приветственного» бурчания никак не следовало, что он хоть на секунду обременяет свой мозг мыслями об охренительном изобретении инженера Шилина, и что ради этого он послал бы на дачу тёщи Шилина милиционера. Наоборот, он был недоволен, что какой-то правоохранитель приходил в институт и о Шилине расспрашивал! Высказав своё этим фактом неудовольствие, он вопросил:
– Ты чем там занимаешься, Борис?
– Отдыхаю, – спокойно ответил Боб, устроившись в кресле и расправив складку на новых брюках. Всё- таки свободные деньги, хоть и не в них счастье, придают человеку уверенности. – А у вас что происходит?
– Да вот то и происходит, что мне приказано немедленно сообщить кому надо, если ты вдруг объявишься.
– А кто приказы-то вам отдаёт? Юра Грачёв, что ли?
Никодимыч нахмурился:
– Тебя что, уже нашли?
– Юра Грачёв, это мой сосед по старой квартире. Соскучился, вот и ищет меня. На дачу приезжал в среду…
– Да это же чёрт знает что! – вскипел Никодимыч. – Это же использование служебного положения в личных целях!
– А вы ему позвоните, и поругайте, – посоветовал Боб. – А то меня он не послушается. Хотите, телефон дам?
– Нет уж, сам разбирайся со своими дружками.
– Ну, как скажете…
– А чего ты, вообще, пришёл? У тебя ещё отпуск не кончился.
– Угу. Так просто пришёл. Соскучился.
Сурин посмотрел на него с сомнением:
– Что-то с тобой не так, Борис. Дружки в прокуратуре… Костюм надел… Постригся… Часы фирменные… Китайские?
– Н-нет. Не знаю. Брал в Швейцарии.
– На кого работаешь?
– Отныне и всегда исключительно на себя.
– Да?
– Чес-слово, Никодимыч.
– Хорошо, верю. И раз так, то… Возьму тебя на… на один классный заказ. Очень денежный. Но сначала… Какая у тебя зарплата, пять тысяч?
– Три.
– Так, сначала надо отработать на государство. Проконсультируешь кое-кого в подмосковном Белогорске, на заводе Птицына. Поработаешь с ними на теме «Фрамуга» по определению массивов космического мусора. И вот если справишься, и оправдаешь официальную зарплату, то я тебе дам заработать оч-чень солидные деньги. На расчётах, связанных с… ладно, скажу. Со стройматериалами нового поколения.
Закончив эту фразу, начальник отдела откинулся в своём кресле. Губы его растянула едва заметная, вроде как снисходительная улыбка, взгляд маленьких голубых глазок переместился к потолку, а всё толстое лицо выразило мысль: «…и можете меня не благодарить».
Накануне Боб размышлял, не купить ли ему новую машину. Такую, с багажником подольше. Тогда он мог бы закупить кое-какие полезные приборы в ИОФАНЕ, у генерала Чеснокова в ОАО «Росконверсторг» и на рынке в Зеленограде, сразу загрузить в неё и продолжить свои исследования мономагнетизма. А потому утром, собираясь в институт, взял денег с запасом. Целую барсетку. Теперь, сделав из разговоров с Аликом и Никодимычем вывод, что его ищут всерьёз, он засомневался, стоит ли вообще оставаться в России, не лучше ли побыстрее навсегда улететь на тот красивый остров, что он отыскал в Тихом океане. У него есть ещё время до назначенного королём Бомонзой срока…
Приоткрыв барсетку, Боб незаметно для Сурина потрещал пачкой стодолларовых купюр толщиной с ногу и задумчиво сказал:
– За три тысячи рублей очищайте-ка вы, Никодимыч, космос от мусора сами…
Глава девятнадцатая
1.
Эрнесто – блондин лет под сорок, в молодые годы получил прозвище «Саксофонист». Понятно, что из-за музыкальных своих пристрастий. Не то, что он так уж сильно от джаза фанател, но всё же всегда, и даже при проведении боевых операций, в ухо его был вставлен наушник, и слушал он… кто угадает?.. – правильно, биг-бэнд Диззи Гиллеспи. Он говорил, бывало, друзьям по подпольной борьбе, что и сам способен сыграть на саксе, хотя сакса у него никто не видел. Когда империалистическая свинья Билл Клинтон вылез на телеэкраны всего мира с саксофоном, Эрнесто перестал хвастаться своим умением. Глубокая обида за джаз поселилась в душе революционера!
Родился он в Германии в мае 1970-го, и считал, что это не случайно. Как раз тогда самые достойные люди страны объединились в RAF[16]. 14 мая 1970 года Ульрика Майнхоф организовала побег Андреаса Баадера из тюрьмы, и вскоре в анархистском журнале «Агит-883» появилось первое коммюнике RAF, содержавшее призыв: «Вооружённое сопротивление началось, создавайте Подразделения Красной Армии!»
Да-а, это были люди. Добрые, отзывчивые, пытавшиеся делом помогать другим! Они открывали библиотеки и детские приюты; а система наводняла книжный рынок порнографией, и развращала детей из тех приютов. Чтобы сломать эту систему, пришлось добрым и отзывчивым, принципиальным противникам насилия браться за оружие!
Первые городские партизаны были в возрасте родителей Эрнесто. Их эпопея казалась ему древней историей, тем более, что Ульрику Майнхоф власти незаконно повесили в тюрьме, когда ему было шесть лет, а других вождей партизан тайно расстреляли в их камерах. Он и не знал тогда об этом. А когда подрос, узнал от родной тётки Эльзы, примкнувшей ко второй волне движения. Кроме Эльзы, в их семье никто в RAF не входил, но несмотря на это его маму и папу прессовали по полной программе, сея в его юной душе гроздья ненависти ко всяким властям.
Ему было двенадцать лет, когда похватали и посадили в тюрьмы вождей RAF второго поколения,
