Не повезло стене и Димкиному мешку. Прибежал дядя
Костя, схватился за голову, стал ругать и проклинать
нас на чем свет стоит.
Я снова сводил Васька в умывальник. Наконец ему
стало легче, и он уснул. Я осмотрел его карманы: семи-
десяти рублей не было. Тогда дядя Костя молча пома-
нил меня пальцем к себе, в служебное купе.
— Ну? Так я убирал после него? — сказал он.—
Теперь составим акт. «О приведении пассажирского ва-
гона поезда в антисанитарное состояние».
Он сказал это торжественно, смакуя такое внуши-
тельное определение.
— Да. Штрафа вам не миновать, это уж как пить
дать.
Я растерялся. Дядя Костя спокойно стал что-то ца-
рапать на листе.
— А ну-ка, прикрой дверь. Вот что, генералы, не
будем поднимать шум. Я ничего не видел, а кто ви-
дел, не его дело. Давай на чекушку и иди с богом. Ну?
Я, краснея, почти машинально отдал ему пятна-
дцать рублей и ушел, словно облитый ведром холодной
воды. Вот тебе и дядя Костя!..
Теперь еще недоставало, чтобы Бугая и Стрепето-
ва арестовали за драку в ресторане и ссадили с поезда,
30
Я бросился в ресторан, и в моем уме уже рисовались
битые стекла, звон посуды и перевернутые столы.
К удивлению, в вагоне-ресторане было тихо. В углу
сидели за столиком улыбающийся, лоснящийся Лешка,
мои замечательные Димка Стрепетов и Иван Бугай и
вместе… выпивали.
Напротив них, на краешке стула, настороженно си-
дел тип в расстегнутой рубахе и с устрашающей татуи-
ровкой на руках: могила, крест, пистолет, якорь и
надпись: «Не забуду мать родную». Между ними про-
исходил следующий разговор:
— Ты, подлюга, свистнул часы?
— Нет, не я.
— Врешь!
— Не я, говорю тебе!
— А ты жулик?
— Жулик.
— Зачем?
— Допустим, мне так интересно. А что из этого?
— Тогда рассказывай нам свою жизнь!
— На сухую не идет. Ставьте пятьсот — расскажу.
Стали торговаться, дошли до ста пятидесяти. Сло-
жились по три рубля и заказали собеседнику водки да
заодно и себе пива. Меня схватили в восемь рук и так
любезно усаживали, что повалили на стол. Я их звал,
тащил и едва вырвался сам.
С тяжелым сердцем я вернулся к спящему Ваську,
а ребята остались слушать жуликову жизнь. Возврати-
лись они поздно, когда закрыли ресторан и выпрово-
дили их. Относительно трезвым был Бугай.
— Ну, так что вам рассказал товарищ?
— А, Толька, не язви. Дрянь, ух, дрянь какая!
— Чего же вы сидели?
— Надо было Васьковы деньги выудить.
— Выудили?
31
— Да.
— Где же они?
— Пропили.
Он бухнулся на свой кожух и долго не спал, лежал,
уставясь в потолок, и думал о чем-то длинном и тягу-
чем, как наша дорога.
А поезд все стучит и несется, несется на восток.
И теперь уже по сторонам расстилается тайга.
Опять торчат с полок разнокалиберные ноги. Теперь
разница с Москвой во времени уже пять часов.
Сейчас в Большом театре начинается спектакль; бур-
лит, ловит билетики толпа у «Центрального». И нет
мне туда возврата, и нет возврата Димке в Новосибирск
или на станцию Тайга…
Я не сказал, куда мы едем. Мы едем на Братскую
ГЭС.
ЧТО СЛАЩЕ: ХРЕН ИЛИ РЕДЬКА?
Утром ребята сложились по десятке, по две и засу-
нули Ваську в пиджачок, пока он спал. Но после вче-
рашнего у Васька болит голова; встал он скучный, рас-
трепанный, приуныл. Дима Стрепетов снова ушел в
тамбур и стоит там уже целый час у открытой двери.
Бугай, злой, неспокойный, достал «Физику», третью
часть, вертит мощным затылком и заставляет себя чи-
тать. Один пузырь Лешка улыбается как ни в чем не
бывало, валяется брюхом кверху и напевает песню, ко-
торая нигде не записана,— песню другого мира. Мне
нечего делать, я лежу на своей третьей полке и не спе-
ша записываю за ним слова:
…Я родился на Волге в семье рыбака.
От семьи той следа не осталось.
Хотя мать беспредельно любила меня,
