— Пусть ищут. Пока найдут, заработаю — отдам
подъемные. Пусти!
— Димка, что ты?
— Пусти!
— Сядь. Успокойся. Зачем же ты ехал? Про что
думал? Ну, поработаешь на стройке — вернешься. Ну,
не будь сумасшедшим!
Он сел, уронив мешок, и поглядывал то в одно, то
в другое окно. Поезд еще стоял. Диктор объявлял: «Че-
рез пять минут отправляется… Провожающие, проверь-
те, не остались ли у вас билеты отъезжающих…» Нуж-
но задержать Димку на эти пять минут. Я держал. Не
27
помню, что говорил, да он и не слушал. Наконец поезд
тронулся, и опять посыпались огни. Мало-помалу они
поредели, исчезли, и потянулась тьма.
Возможно, виноваты Димкины тоска и волнение, но
у меня осталось от Новосибирска волнующее чувство,
как от чего-то прекрасного и сказочного.
— Ну, зачем ты хотел сойти?
— А ты знаешь, куда мы едем? Там и медведь по-
дохнет…
— Ты боишься?
— Подожди, сам еще десять раз захочешь бежать,
да не сможешь. Боюсь, да! Что дальше?
Неужели это Димка Стрепетов? Наш строгий, взрос-
лый, упрямый командир? Я не мог поверить его сло-
вам.
— Слушай, Димка, ты что-то врешь…
— Да, вру! И не спрашивай больше. А Новоси-
бирск — лучше Ленинграда, лучше Москвы, да! Когда-
нибудь вся Сибирь будет такая, понял? У меня на стан-
ции Тайга есть друг. Сойду там и вернусь. Вернусь!
Дима сказал «вру», но мне все-таки стало не по себе.
Я ничего не понимал.
Стучали колеса. Беззаботно разметавшись, спал
одетым толстяк Лешка, и поминутно его хромовые са-
пожки упирались нам в колени. Обнимая свои узелки,
беспокойно ворочался жадюга Григорий. Иван Бугай
приподнялся, бессмысленно уставился на нас, потом
пробормотал: «Заткнитесь, идолы», почесался и за-
храпел себе дальше сном правильного и обстоятельно-
го человека.
А мы сидели и толковали: нужно себя пересилить
или нет? Я не был твердо уверен, что нужно, но почи-
тал своим долгом держать Димку. Он рассказал мне о
своей жизни, о том, как он работал на паровозе и как
едва не проехал красный светофор, как потом служил
23
в армии. После армии он вернулся в Новосибирск и
влюбился в девушку, которая работала в геологических
экспедициях.
— Что я знал тогда? Что я мог ей говорить? Про
паровоз? Про пулемет, затвор, прицел?
— Ну, и что?
— Работал снова на паровозе, в рейсах постоянно,
в саже весь, а она меня любила. А сама в экспедици-
ях… Зачем мы поженились? Она все в тайге и в тай-
ге… Видеть я не мог эту тайгу! Никакой человеческой
жизни нет, как кочевники. Потом уехали в Орел и ра-
зошлись. Люди в Сибирь, а я сгреб ее в охапку и, на-
против, подальше из Сибири. Шофером работал, квар-
тира была. Не то… В общем, разошлись, и делу конец.
Она опять в тайгу, а я вот завербовался…
Наступило утро, а мы все говорили. Проехали кра-
сивую и строгую станцию Тайга, где воздух был све-
жий и смолистый, словно после грозы.
Димка не сошел.
ВАСЕК ПОЗНАЕТ ЖИЗНЬ
Днем наш толстяк Лешка и Васек ушли в вагон-ре-
сторан. Воротился через два часа один Васек. Он был
совершенно пьян, тыкался головой в полки, икал. Да
и пришел не самостоятельно: его привел ревизор,
спрашивал в каждом купе:
— Это не ваш?
Мы ахнули. Сердобольные женщины закопошились,
закудахтали:
— Ох, ох, какой молоденький, совсем дитя! Как
вам не стыдно, как вам не совестно, довели хлопчика,
лоботрясы!
Васек грязно и неумело лаялся и просил курить.
Гришка брезгливо съежился и залез к себе на полку.
29
— Карманы вывернуты, обокрали! — со страхом
прошептал он, протягивая палец с большим черным
ногтем.
— Пойдем Лексею морду бить,— кратко сказал
Бугай; он засопел и раздул ноздри.
Васек стонал и дрожал. Под взглядами всего вагона
мы втроем повели его в умывальник, облили голову хо-
лодной водой, потом уложили на Димкин вещевой ме-
шок. Бугай и Стрепетов пошли в ресторан бить морду
Лешке, а я остался держать Васька, потому что он ме-
тался и бился головой о столик. Вскоре его стошнило.
