раются к тебе прийти. Может, тебе денег надо? Как
кормят?
— Нет. Хорошо, ничего.
166
— Лишняя десятка не помешает. Вот я положу в
тумбочку. Дашь сестре — она сбегает, яичек тебе купит
или чего…
— Ой, что же вы! Да не надо мне ничего!
— Лежи, лежи! Будь здоров. Поверь мне, все, все
будет хорошо! Поверь!
Она улыбнулась ласковой, доброй улыбкой, ее лицо,
почти старческое, все залучилось морщинками. И опять
в ее глазах было что-то грустное и недоговоренное. Она
тихо вышла, а я лежал и думал: так кто же она?
…Утром следующего дня я выполз из палаты и по-
шел гулять во двор. Трава, скамейка, солнце; некото-
рые больные, собравшись в кружок, играют в префе-
ранс, другие щелкают домино.
— Вас зовут,— сказала, проходя, сестра.
Я недоверчиво оглянулся. Опять ко мне пришла
женщина. Это была Тоня.
Она нарядилась в лиловое платье, косы туго уложи-
ла на голове; была свежая, румяная, тонкая и смущен-
ная.
Мы подошли друг к другу и не знали, о чем гово-
рить. Она протянула узелок с передачей, и я готов был
провалиться сквозь землю. На мне заштопанный, мы-
шиного цвета халат, из-под него — подштанники с вере-
вочками, тапочки на босу ногу. Какой у меня должен
быть дикий и беспомощный вид рядом с ней! На нас
оборачивались больные, компания преферансистов пре-
кратила игру и уставилась. Лопнуть бы вам!
— Сядем?
— Гм…
— Тоня, спасибо…
Проходили мимо сестры, и мы помолчали, пока они
пройдут.
— Тебе лучше?
— Как видишь. Гуляю уже.
167
— Хорошо… Тамара и Оля передают тебе привет.
— Спасибо…
— Хочешь книжки? Тут и «Алые паруса». Череш-
ня на рынке вот появилась…
— Ну, зачем все это? Как здоровому — так ничего
не дают, книжку не выпросишь, а как заболел — сразу
все! Надо, значит, болеть чаще.
— А ты не ворчи.
— Тоня…
— Что?
— А… вы береговую стену закончили?
— Угу. На днях перекрытие. Такое творится!.. Все
кипят.
…А после обеда примаршировал целый взвод: Петь-
ка-фотограф, Кубышкин с Галей, Леонид… и тот ста-
рый наш знакомый по столовой — «угрозыск» Саня.
Леня был прав: он таки завербовал его — правда, не в
свою бригаду, в подсобники, но одел, откормил его. Ку-
да там — стал «угрозыск» франт франтом!
Захар Захарыч передал мне пять пачек «Казбека»
и шоколад. Никогда в жизни у меня не было сразу
столько вкусных вещей. Вся палата грызет мои конфе-
ты и печенье.
«Взвод» гостей тормошил меня, хлопал по плечу,
хохотал так, что мне даже стало грустно смотреть, как
они стараются подбодрить меня.
Мне не верится, что это взаправду. И мне как-то не-
ловко-неловко. Я в больнице увидел не только беды и
страдания людей, я узнаю что-то другое, чего не пони-
мал до сих пор.
Вечер. Только что произошло чрезвычайное собы-
тие. Вся больница кипит. Докторов осаждают. Полина
Францевна заперлась в кабинете и не открывает дверь,
168
а у двери стоят больные и кричат, скребутся, умоляют.
Послезавтра перекрытие. Официально объявлено. Миш-
ка Ольхонский напомнил об этом всем. Он добыл через
товарищей костюм и сапоги, сбросил халат, переодел-
ся, перелез через забор и сбежал.
О ЛЕБЕДЯХ, О КЛОПАХ И ЕЩЕ КОЕ О ЧЕМ
Тревога! Тревога! Дома что-то произошло, но что, я
не могу понять. Комната была другой, воздух другой,
мир другой.
Кубышкин женился? Вынесли его кровать? Да, они
с Галей получили комнату в первом поселке и начали
многотрудную и сложную семейную жизнь. Мы осиро-
тели. Но не это главное. Что-то другое…
Захар Захарыч собирался, брился, пахло одеколо-
ном. В дни перекрытий шоферы переходят в палатки
на берег Ангары. Там и спят, там и столовая, мед-
пункт.
Захар Захарыч, в свежей рубашке, подтянутый, в
