– Ни то и ни другое. Судя по всему, его опусы – это документальное отображение его подвигов. Но он решился на подобные действия не сразу. Сначала прислал в редакцию несколько своих рукописей, словно проверяя возможную реакцию посторонних людей на его взгляды. Понимаешь, в чем дело? Он решился на подобные преступления не тогда, когда вышел на охоту за своими жертвами. А гораздо раньше. Когда решил начать доверять бумаге свои мысли. Более того, именно тогда, когда решился послать свои рукописи в издательство. Вот тогда он и перешел своеобразный «рубикон». А уже потом, когда он выплеснул все свои тайные мысли на бумагу и сделал их явными, он решился и на физические действия, посчитав, что может себе позволить то, о чем он раньше только мечтал.
Вейдеманис угрюмо кивнул головой.
– Возможно, ты прав, – согласился он.
– Сейчас появился еще и Интернет, – напомнил Дронго, – самое выдающееся изобретение людей в конце двадцатого века. И вместе с тем идеальная трибуна для разного рода графоманов, психопатов, эгоцентриков. Миллионы девочек и мальчиков выставляют свои фотографии, чтобы их могли увидеть все желающие. Тысячи графоманов печатают свои истории, чтобы их могли прочесть все желающие. Сексуальные маньяки ищут друг друга. Садисты находят мазохистов. Я недавно услышал вообще невероятную историю, происшедшую в Германии. Садист-людоед искал посредством Интернета мазохиста, который бы дал согласие, чтобы его съели. Что ты думаешь? Он нашел такую жертву. Сначала людоед ел живого человека, отрезая по частям, а потом убил его и съел оставшиеся части. Это называется глобализацией и развитием цивилизации.
– Ты выступаешь против развития цивилизации? – усмехнулся Вейдеманис. – Вот уж не думал увидеть тебя в подобной роли. Такой апологет запрета Интернета.
– Я апологет здравого смысла. А когда все доводится до абсурда даже путем Интернета, то я выступаю против этого. Кажется, Кант сказал, что «цивилизация – это осознанное движение к свободе». Но если под свободой понимают свободу насильников, садистов, людоедов и тому подобной мрази, то я против. Решительно и бесповоротно. И никто меня не убедит в обратном.
– На смертную казнь введен мораторий, – напомнил Эдгар, – и боюсь, что его уже никогда не отменят.
– Подозреваю, что да. Во всяком случае, в цивилизованной Европе считают, что смертная казнь – это анахронизм. Но при этом во многих странах всерьез обсуждают возможности принудительной кастрации насильников, или обычного членовредительства. При этом никто не считает, что это возвращение к варварским нравам Средневековья. Давай сделаем так. Завтра утром поедешь в Международный союз писателей на Поварской. Там раньше находился Союз писателей СССР. Я думаю, мы попросим руководство Союза помочь нам и проверить все личные дела сотрудников издательства.
– Что это нам даст?
– Во всяком случае, у нас появится хотя бы небольшой шанс. Союзы писателей были настоящими министерствами, и по количеству задействованных в их структурах офицеров государственной безопасности, офицеров резерва и скрытых стукачей, наверно, находились на первом месте среди всех остальных ведомств. Я думаю, что даже на военных заводах и в закрытых городах было гораздо меньше осведомителей, платных информаторов, агентов и просто желающих настучать на своего ближнего, чем в Союзах. Ты не знаешь еще одной пикантной особенности. Все председатели Союзов бывали обычно известными писателями, которых выбирали по рекомендациям Центрального комитета КПСС, а вот секретари по организационным вопросам были почти всегда не просто офицерами КГБ, а генералами этой организации. Более того, они могли быть вообще не писателями. И все финансовые, кадровые и организационные проблемы курировали именно эти всесильные секретари по организационным вопросам. В Союзе писателей СССР был знаменитый Верченко, который не был генералом, но был исключительно влиятельным человеком и имел целый штат действующих офицеров в своем подчинении. Я уже не говорю про генерала Ильина и других офицеров, которые были секретарями Московского и Российского союзов писателей.
– Откуда ты все это знаешь? Неужели рассказали за один день в Переделкино? – улыбнулся Вейдеманис.
– Нет, конечно. Я интересовался историей Союза. Исключительно интересная история зарождения, развития и развала писательской организации, аналогов которой в мире просто не было. Это была настоящая каста людей, поставленная в особые условия. Но при жестком соблюдении правил игры. Достаточно было сделать один неверный шаг, и все… льготы исчезали и сама система готова была вас раздавить. Фадеев застрелился, когда понял, как именно его использовали. Весь мир знает, как травили Пастернака. Как осудили за тунеядство Бродского, как выдворяли Солженицына. А группа «Метрополь»? Многим тогда просто испортили не только будущую карьеру, но и сломали их жизни. Уверяю тебя, Эдгар, что делопроизводство в Союзе писателей было на самом высоком уровне. В личные дела писателей шли все характеристики, замечания, рекомендации, мнения вышестоящих органов. Если даже мы ничего не найдем, то все равно обнаружим массу интересного. Завтра тебе нужно поехать туда и тщательно проверить все личные дела сотрудников издательства. Не делая исключений ни для кого. Всего тринадцать человек.
– Ты полагаешь, там можно что-то найти? Неужели ты думаешь, что в личном деле одного из сотрудников издательства будет написано, что он родственник маньяка или психопата?
– Возможно, там будет указано о болезни кого-то из родственников. Возможно, ты обратишь внимание на какие-нибудь странности в их биографиях. Собственно, любой творец всегда немного странный человек, любой писатель всегда графоман, и любой графоман всегда человек с некоторыми отклонениями от общепринятой нормы. Посмотри внимательно все анкеты. Хотя, конечно, шансов почти нет.
– Тогда зачем я туда поеду?
– Нужно проверить и этот вариант. Кроме того, о твоей поездке наверняка узнают все сотрудники издательства. И это очень сильно обеспокоит и насторожит того, кто украл эти рукописи.
– Судя по твоей поездке в Саратов, никто из сотрудников издательства напрямую не связан с этим маньяком.
– Смею надеяться, что так. Но рукописи исчезли, а значит, кто-то их все-таки забрал. Хотя насчет поездки ты прав. Я не почувствовал за собой наблюдения. И Леня Кружков ничего не заметил, если не считать бывшего председателя местных дружинников, который вычислил не только меня, но и Леонида.
– Сколько ему лет? – оживился Эдгар.
– Много. На подозреваемого явно не годится. Но он навел меня на интересную мысль. Дело в том, что сразу за парком есть почти идеальное место для совершения преступления. Строительная площадка в достаточно глухом месте. Если бы убийца был местный житель, то он наверняка напал бы не в парке, а чуть дальше. В парке было мало людей из-за того, что перекрыли главную улицу. Но убийца напал именно в парке. Конечно, ему отчасти повезло, в этот вечер был сильный дождь. Но уже в Нижнем Новгороде он успел все обследовать и нашел строящееся здание, в котором не могло быть никого из посторонних. Получается, что он исправил свою ошибку, которую невольно допустил в Саратове. Ведь там жертва оказала ему сопротивление, и он решил во второй раз не рисковать. Выходит, он умеет учиться на собственных ошибках, и второе преступление было логическим следствием первого. Вот какая у нас с тобой невеселая картина.
– Интересно, – согласился Вейдеманис, – и похоже, что ты прав. Тогда он еще опаснее, чем мы с тобой могли предполагать. Получается, что он умеет логически мыслить и совершенствовать свой фирменный стиль. А это очень опасно, Дронго. Он не просто графоман, который любит рассказывать о своих преступлениях, он человек, который умеет делать выводы из собственных ошибок и совершенствовать свои методы нападения.
– Поэтому я и не хочу, чтобы он прислал свою следующую рукопись в издательство, – мрачно заявил Дронго. – Завтра поедешь в Союз писателей и просмотришь все личные дела сотрудников издательства. Все, без исключения. Даже проверишь личное дело восьмидесятилетнего Феодосия Эдмундовича Столярова.
– У него не хватило бы сил справиться с этой спортсменкой, – пошутил Эдгар, – и потом, в этом возрасте не бывает сексуальных маньяков.
– Некоторые люди в этом возрасте даже женятся, – отрезал Дронго. – Я же не говорю, что он может
