задумался. – Или ужей – водяному, а кабанов – кикиморе?
– Ты что, весь лес проиграл?!
– Нет! Волков выиграл со всей округи! – похвастался леший. – У меня теперь их столько – хоть волком вой! – сообщил он и завыл по-волчьи.
В ответ ему со всех сторон завыли волки. Казалось, они везде, за каждым деревом прячутся.
– Ты не сзывай их, – испуганно попросил Савка.
– Волков боишься?! – удивился леший. – Это ты зря! А хочешь, махнем душу на стаю волков. Будут служить тебе верой и правдой, на кого укажешь, того и загрызут.
– Только волков мне и не хватало! – отказался Савка. – Мне цветок папоротника нужен.
– Цветка у меня нет, – признался леший. – Иди к черту.
– Покажи дорогу к нему, – попросил Савка.
– А что ее показывать?! Куда ты не пойдешь, всё к нему попадешь! – сказал леший, дико захохотал и провалился сквозь землю.
– И проваливай, нечисть недоделанная! – пожелал ему вслед обиженный юноша.
Савка слез с пенька и хотел поднять топор, когда увидел между деревьями волка. Зверь блымнул красными глазами и присел, готовясь к прыжку. Рядом с ним появился второй волк и тоже приготовился к прыжку, третий, четвертый… Савка бросился бежать к селу. За его спиной завыли волки. Их было не меньше сотни. Они гнались за Савкой, он слышал их рычание, щелканье зубами, чувствовал горячее дыхание. Но почему-то волки никак не могли догнать, а перед околицей и вовсе отстали. Учуяв волков, в крайних дворах зашлись в лае собаки.
Савка остановился, перевел дух. Он вспомнил, что оставил в лесу топор. Этот был последний в хозяйстве Прокшиничей. Если обнаружится его пропажа, начнут разыскивать, куда делись оба. Но возвращаться сейчас в лес Савка и под угрозой смерти не согласился бы. На будущее он решил никуда больше не ходить без «Волховника». Тогда бы и леший не отказался купить душу, и волки не напали бы.
Вернулся Савка на опушку ранним утром. С книгой за пазухой он ничего не боялся. Топор нашел не сразу, потому что срубленных осин на опушке не было. Савка решил, что срубленное дерево уже утащил кто-то, начал искать свежий пенек. И пенька не нашел. Зато свежие щепки были. Савка присмотрелся к растущей рядом с щепками осине. На стволе, на той высоте, на которой рубят дерево, кора была темнее, бурая, похожая на засохшую болячку. Неподалеку валялся на земле топор, весь проржавевший и лишь с кусочком топорища. В топорище не хватало ровно столько дерева, сколько осине потребовалось на возмещение щепок. Забирать такой не имело смысла.
Савка вернулся домой как раз в тот миг, когда его отец, не приходя в сознание, испустил дух. Был Яков Прокшинич весь в черных пятнах и так сильно смердел, что похоронили в тот же день, после того, как приехал поп из соседнего села и отпел покойника. Когда начали делать гроб, обнаружилось, что нет ни одного топора. Куда они подевались, домашние не знали. В это время мужики, чистившие колодец, в котором испортилась вода, достали оттуда топор с выжженной меткой Прокшинича на топорище. У этого топора поржавела лишь острие – верная примета, что именно им убили попа, куда попала кровь, там теперь ржавчина.
Никто не сомневался, что Якова Прокшинича отравили. На это указывал смрад, черные пятна на теле и то, что пиявки, пососав его крови, сразу сдыхали. Вирник Ивор Кочкарь приказал Еремею Тихому, выполнявшему обязанности тиуна, не проводить розыск в день похорон, но приставить к дому людей, чтобы никто из родни и дворни не сбежал. На поминки Якова Прокшинича никто не пришел, даже самые бедные и всегда голодные сельчане. Все понимали, что над домом повисла беда, никто не хотел занести ее и к себе.
На следующее утро вирник приказал отроку седлать коня. Неспешно, в сопровождении мечника и отрока, прискакав во двор умершего тиуна, он остановился у крыльца, на котором его ждала семья Прокшиничей и их дворня, все в черном по случаю траура. Савка держал за пазухой «Волховник», поэтому ничего не боялся. У крыльца стояли Еремей Тихий и любопытные односельчане. Не слезая с коня, Кочкарь начал проводить розыск. Сперва по убийству попа Лазаря. Ударили попа по голове с такой силой, что на хилого Савку никто не подумал. Опрашивали двоих дворовых холопов. Оба были кабальные, нрава смирного, когда трезвые. В тот день они не пили. Оба ели землю и целовали Писание, что не убивали попа Лазаря. В тот день они так устали в поле, что, поужинав, сразу заснули, как мертвые.
– Правду говорят, – подтвердили их слова Марфа и Савка.
– Зато тятенька выходил куда-то, когда стемнело, – сообщила Улька.
О том, что отец порол ее, и даже причина наказания не были секретом для сельчан. С другой стороны дочь должна была понимать, во что обойдется ей обвинение отца.
– Было такое? – спросил вирник у Марфы.
– Не помню, батюшка, – смирено ответила она, глядя в землю.
– А ты? – обратился Ивор Кочкарь к Савке.
Савка хотел подтвердить слова матери, чтобы отвести от себя подозрения, но внутренний голос подсказал другое:
– Никуда отец не ходил! Врет она! – горячо произнес он, но глаза сразу отвел.
– Ну, все ясно, – решил Ивор.
Его полностью устраивало обвинение Якова Прокшинича в смерти попа Лазаря. Во-первых, месть пусть и мертвому врагу все равно приятна; во-вторых, мертвый отпираться не будет; в-третьих, не составит труда собрать виру за убитого попа: хозяйство у Якова богатое.
Кочкарь посмотрел на Еремея Тихого:
– Что скажешь?
Тихому не очень верилось в виновность Якова Прокшинича. Не тот был человек тиун, чтобы так глупо поступить. Он умел разделаться с врагом чужими руками. Но и искать эти руки Еремею не хотелось. Вдруг они окажутся бедными? А так виру платить сельчанам и ему вместе с ними не придется.
– А что говорить? – ответил Тихий вопросом на вопрос. – Все указывает на Якова: и топор, и дочка. Пусть семья и отвечает.
– С попом закончили, – решил вирник. – А кто тиуна отравил?
Все сельчане, присутствующие во дворе, посмотрели на Ульку. Девушка испуганно побледнела. Вирник переглянулся с Еремеем Тихим. Им, людям бывалым, больше ничего не надо было объяснять. Вирник, скорее для порядка, спросил Ульку:
– Ты отравила?
Улька от испуга не смогла ответить, лишь помотала головой да и то как-то неуверенно.
Вирник уже поворачивал голову к мечнику, чтобы приказать вязать девушку, но вдруг Марфа упала перед ним на колени:
– Я убила! Каюсь, грешная! Я убила! Я!..
– А ну, помолчи, – приказал Кочкарь.
– Я убила! Я!.. – продолжала Марфа выкрикивать без остановки, как кликуша, и биться головой о землю.
– Цыц! – прикрикнул на нее Ивор.
От грозного окрика Марфа замерла и замолчала.
– И чем ты его отравила? – спросил вирник.
– Не помню, батюшка.
– Как это не помнишь? – произнес вирник. – Значит, не ты.
– Я, батюшка, я, – сказала жалобно Марфа. – А чем травила – не знаю. У колдуна заезжего купила.
– И за что отравила мужа?
– За всё… – произнесла Марфа тихо и с такой горечью в голосе, что всем стало жалко ее.
– А ты что скажешь? – спросил вирник Ульку.
Она ничего не сказала.
Вирник посмотрел на стоявшую перед ним на коленях мать, переглянулся с Еремеем Тихим. Надо было принимать решение: или обвинить невиновного или наказать виновного и невиновного. Его доля с двух вир по двенадцать гривен будет такая же, какую ожидал с «дикой» в двадцать четыре, а с матери или
