каркнет.
13
Утром, отслужив заутреню и позавтракав, объединенная рать снялась в поход. Горожане провожали их, стоя на забралах. Крики мужиков и детей, плач баб, ржание лошадей, скрипение тележных колес, звон колоколов смешалось в один надрывный, протяжный гул. Князья ехали первыми. За ними следовала конная дружина, потом ковуи, потом пешие ратники, в основном ополченцы, и замыкал обоз с оружием и съестными припасами. Многие ополченцы ехали в обозе на телегах. Одной из телег, запряженной черно-пегой понурой кобылой и нагруженной сухарями, правил Сысой Вдовый. Это была телега бабы-ведьмы, продававшей корову. Поскольку хозяйка исчезла из острога, ее имущество перешло князю. Кобыла хотя и казалась нрава тихого, никого к себе не подпускала, брыкалась и кусалась с таким ожесточением, что ее решили пустить на мясо. Сысою Вдовому, нанявшемуся обозником, предложили ее шутки ради, намериваясь, посмеявшись, заменить на другую. Как ни странно, кобыла, принюхавшись к нему, сразу присмирела и дала себя запрячь. Случилось это потому, что Сысой взял с собой тулуп, ранее принадлежавший хозяйке кобылы.
Князь Владимир проскакал мимо ведьмы, стоявшей у дороги, не обратив на нее внимания. По ночам он видел другую женщину, свою ожившую мечту. Она не обиделась. Главное, что на его шее висел данный ею узелок. Пока князь не расстанется с этим узелком, все беды минуют его и любить будет только ведьму.
Внезапно на чистом небе появились темные тучи. Они быстро неслись с юга, со Степи. Вдалеке громыхнул гром и блымнула молния. Неожиданное приближение грозы народ счел дурной приметой. Кое- кто заторопился по домам, чтобы подготовиться к дождю.
Побежала домой и ведьма, которая знала причину появления грозы. Для вызова дождя в нужное ей время, ведьма запасла жаб и ужей. Они хранились в сенях ее избы в горшках, накрытых крышками. Кошка перевернула один из горшков, жабы и ужи оказались на воле и притянули грозу. Ведьма быстро собрала их в горшок, накрыла его крышкой. И сразу небо очистилось от черных туч, опять ярко засветило солнца. Народ счел это хорошей приметой: сперва будет туго, но потом наладится.
Когда хвост рати скрылся за поворотом лесной дороги, в Путивле наступила такая тишина, словно град вымер. Люди молча стояли на забралах, не решаясь расходиться. Княгиня Ефросинья Ярославна вытерла слезы шелковой лазоревой ширинкой с золотыми каймами и кистями, жестом позвала Ярославу и начала спускаться с забрала. На голове у княгини была кика с челом и переперами, разукрашенными золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Из-под перепер, ниже ушей, спадали до плеч жемчужные шнуры, по шесть на каждой стороне. По краю всей кики шла жемчужная поднизь, а подзатыльник был сделан из соболиного меха. Шею украшала золотая цепь с большим крестом, отделанным финифтью, и двумя образками, уши – длинные золотые серьги с искрами – маленькими драгоценными камешками, руки – зарукавья золотые с жемчугом, а пальцы – четыре золотых перстня: на левой руке два с лалами, на правой – два с опалами. Рубаха на Ярославне была из бебера – дорогой белой шелковой ткани особой выделки – с рукавами, вышитыми золотом и унизанными жемчугом. Поверх рубахи – алый атласный летник с зеленым подольником и золотыми вошвами с вытканными серебряными цветами и птицами, к которому пятью золотыми пуговицами было пристегнуто черное ожерелье, вышитое золотом и унизанное жемчугом. На ногах – червчатые сафьяновые чеботы, вышитые золотом и украшенные лалами. Голову княжны украшал открытый золотой венец в виде терема, украшенный драгоценными камнями и жемчужной поднизью. В ушах были серьги из грушевидных изумрудов, просверленных насквозь и с двумя вставленными в дырочки жемчужинами, на шее – два мониста, одно жемчужное, другое в виде золотой цепи, с которой свисали короткие тонкие золотые цепочки с маленькими крестиками, на руках – зарукавья в виде золотых змеек с изумрудными глазами, а пальцы два золотых перстня с яхонтами. Рубаху она надела из полосатой тафты, лазорево-белой; летник – из червчатого алтабаса с серебряными и золотыми узорами в виде единорогов среди деревьев, вошвами из синего аксамита с вышитыми серебряными листьями и подолом из лазорево атласа; черное ожерелье – на трех пуговицах из крупных жемчужин и вышитое серебром и украшенное сердоликами; а чеботы – из сафьяна, унизанного жемчугом. Ефросинья Ярославна, несмотря на то, что надолго, а может, и навсегда прощалась с мужем, большую часть утра потратила на выбор наряда себе и дочери. Это был один из немногих случаев, когда простой люд увидит княгиню и княжну. Каждую деталь их наряда будут долго обсуждать, рассказывать о нем другим. По наряду оценят величие или слабость князя Игоря Новгород-Северского.
У забрала их поджидала колымага, которая отвезла в женский терем на княжеском дворе. Княгиня и княжна переоделись попроще, помолились в крестовой комнате за Игоря, Владимира и Олега. Потом Ефросинья Ярославна отослала дочь ее теремок заниматься рукоделием и вызвала к себе ключницу Авдотью Синеус.
– Кто тут голову морочает князю Владимиру? – напрямую спросила княгиня.
– Евдокия, матушка, дочка седельщика Касьяна Кривого, – ответила ключница. – Она у нас в светлице работает златошвеей.
– Почему допустила такое?
– Ну, а как же без этого, матушка?! – виновато зачастила Авдотья. – Он в года вошел, здоровый, кровь играет…
– Как бы не заигрался!
– Ну, для того я и приставлена к нему, не допустим.
– Уже допустили: жениться он не хочет на Всеславе Всеволодовне, – произнесла княгиня. – Пойдем, покажешь мне эту Евдокию. Только, чтобы она не догадалась.
– Знамо дело, матушка! – позволила нотку обиды Авдотья Синеус.
Светлица – большая и светлая хоромина – располагалась прямо под горницей княгини. Там работало три десятка женщин и девиц, мастериц и учениц. Одни были белошвеями – шили всякое белье, а другие златошвеями – вышивали золотом, серебром и шелками.
Ключница переходила от одной мастерице к другой, представляла их княгине, рассказывала, какой урок исполняет каждая. Дошла и до Евдокии Кривой. Лицо девушки было припухшим от слез, причем она и сама не могла понять, по ком плакала больше: по князю Владимиру, ушедшему в поход, или по Олексе Пауку, обгоревшему на пожаре. Дуня вышивала серебром пелену для иконы в новую церковь села Кукушкино, которую князь Владимир обязался украсить лучше, чем была вознесшаяся.
– Ну-ка, Дуня, покажи свою работу, – приказала Авдотья Синеус.
Девушка, не поднимая головы, потому что боялась встретиться взглядом с княгиней и показать ей свое подурневшее от слез лицо, протянула ключнице незаконченное вышивание – большой восьмиконечный крест в окружении узоров из маленьких четырехконечных крестиков.
– Хорошая работа, – похвалила княгиня, прожигая девушку взглядом.
Дуня почувствовала этот взгляд и скукожилась.
Ключница приняла слова княгини за чистую монету и сама похвалила:
– Старательно работает, скоро мастерицей станет.
Выйдя из светлицы, Ефросинья Ярославна сказала ключнице:
– Пора ее замуж выдать. Я приданым помогу. Есть у тебя хороший жених на примете?
– А как же, матушка! – ответила Авдотья. – У боярина Уткина сын взрослый, невесту ему подыскивают.
– Не слишком ли жирно для нее будет – боярский сын?! – насмешливо произнесла княгиня. – Может, согласится на кого-нибудь попроще?!
– Конечно, попроще ей нужен, – быстро перестроилась ключница. – Конюх один у нас неженатый…
– Нет, не из дворни, чтобы не мелькала здесь и не прельщала, – отклонила Ярославна. – И златошвея она, хоть и не плохая, но какая-то греховность в ее узорах. Вдруг дьявол ее рукою водит?
– Выгоню ее, матушка, прямо сейчас, – поняла намек Авдотья Синеус.
– Сейчас не надо, до свадьбы пусть поработает, – разрешила княгиня Ефросинья. – Только жениха побыстрее найди ей.
– Найду, матушка, найду, свет души моей! – залебезила ключница. – На посад схожу, баб поспрашиваю. Если княгиня выдает замуж, любой согласится.
Проводив княгиню до ее комнаты, Авдотья Синеус заспешила на рыночную площадь. Торг там шел
