– Отнесите отцу невесты и матери жениха как знак будущего их свойства и родственной приязни. Пусть на этом хлебе дадут обет быть людьми одного стола и одного хлеба и жить дружно, как зерна одного колоса.
При выходе молодых из церкви, сваха осыпала новобрачных хмелем, житом и деньгами.
– Счастья вам, долгих лет жизни вместе и детей столько, сколько здесь зерен! – пожелала она, обсыпав их пригоршней зерен и монет.
Детвора завозилась у ног жениха и невесты, собирая монетки.
Никиту и Евдокию усадили в колымагу и повезли к дому жениха. Гости, сопровождавшие их, весело орали свадебные песни, плясали.
Анфиса Голопуз встретила молодых на крыльце с хлебом-солью, потом благословила образом. Никита и Евдокия сели за стол в горнице, заняли места и гости, которые сразу набросились на еду и питье. Молодые ничего не ели, хотя перед ними ставили яства. Невеста, согласно обычаю, плакала, горюя о родителях и страшась нового образа жизни. Стоявшие в дверях бабы и девки пели печальные песни.
Когда гостям подали третью перемену – лебедя, перед молодыми поставили жареную курицу. Дружка жениха взял эту курицу и каравай хлеба, завернул их в скатерть и сказал Анфисе Голопуз:
– Благослови вести молодых опочивать.
Мать разрешила:
– Благослови бог!
Дружка понес курицу и хлеб в сени, где была приготовлена постель для молодых. Вместе с ним пошел свечник, который воткнул толстую горящую свечу в кадку с житом.
Жених и невеста встали, подошли к Анфисе. Она взяла невесту за руку и сказала жениху:
– Сын мой! Божьим повелением и княжеским жалованьем и благословением моим велел тебе бог венчаться и поять Евдокию. – Мать передала сыну руку невесты. – Приемли ее и держи, как человеколюбивый бог устроил в законе нашей истинной веры и святые апостолы и отцы предаша.
Жених повел невесту в сени. Дружка помог раздеться до рубахи Никите, а сваха – невесте, и ушли к пирующим гостям. Никита сел на постель и приказал жене:
– Разувай.
Она с трудом стянула с него левый сапог. Монеты в нем не оказалось – не будет ей счастья с мужем. Она сняла с него второй сапог. Монета оказалась в нем. Дуня не стала брать ее, как бы случайно наклонила сапог, и монета укатилась под лавку.
– Ух, как у меня болят ноги от этих чертовых сапог! – пожаловался Никита. – Не с добрым сердцем дарила их княгиня! – Он завалился на спину и, подняв в воздух ноги, зашевелил натертыми пальцами. – Ложись, – пригласил он жену.
– Ты есть не хочешь? – спросила Дуня, чтобы оттянуть разоблачение и наказание.
– Не очень, – отказался Никита. – Хотя дай хлеба и куриную ножку.
Евдокия разломала руками хлеб и курицу, отнесла жениху ножку на горбушке. Никита ел, лежа на спине и громко чавкая. Дуня села на краешек постели, попыталась и сама съесть кусочек курицы. Еда не лезла в горло, потому что боялась предстоящего разоблачения и наказания. Зато жених справился с курицей быстро. Он, сыто отрыгнув, встал, вытер руки о скатерть и сказал жене:
– Ложись.
– Может, еще поешь?
– Попозже, – отказался муж. – Ну, иди ко мне!
– Свечу задуй, – попросила жена.
Никита насмешливо хмыкнул, принимаю ее требование за излишнюю стыдливость, но свечу потушил. В сенях вдруг сильно запахло горелым свиным салом. Казалось, даже воздух стал жирным и липким. Дуня с тяжелым сердцем легла на край постели. От страха ей стало дурно, еле сдержала рвоту. Никита торопливо навалился и сноровисто вошел в жену. Отсутствие девственной плевы так огорчило его, что он замер, раздумывая, не прекратить ли. Сколько удовольствия ему доставляло прийти на свадьбу испорченной им девки и насмехаться над женихом, который утверждал, что невеста сберегал девичью честь. Голопуз ехидно спрашивал, сколько раз она сберегла. Теперь нам ним будут смеяться. Но всё-таки жажда удовольствия оказалась сильнее. Наверное, из-за огорчения на этот раз он был не слишком быстр. Потом Никита молча бил жену по бокам, животу, груди, где не видны будут людям следы побоев. Дуня плакала тоже беззвучно. Быстро выместив на ней злость, муж отвернулся от жены и вскоре заснул без храпа и сновидений. А Дуня еще поревела немного, утешая себя мыслью, что теперь прощена, больше наказывать за этот грех муж не будет. Она проколола иголкой палец и выдавила несколько капель крови на свою рубаху, чтобы не опозорить мужа перед людьми.
Утром невеста пошла в мыльню со свахой и Анфисой, а жених – с дружкой в другую. Дуня показала свекрови и свахе свою рубаху со знаками девства. Женщины в первую очередь посмотрели на синяки на ее теле. Свекровь и сваха многое повидали на своем веку, сразу все поняли, но шум поднимать не стали. Будет так, как решит муж.
Когда молодые вернулись в сени, сваха и дружок покормили их кашей из разных горшочков. После этого молодые вместе с поезжанами поехали в гости к родителям невесты.
В доме Кривых Никита поклонился тестю и теще и сказал:
– Благодарю за то, что вскормили и вспоили дочь свою, – и добавил без насмешки, – и вырастили ее в строгости.
Родители в ответ поблагодарили Никиту и его мать, и теща угостила его блинами. Зять взял верхний, сломал его, выел середку, продел в дырку указательный палец и протянул блин теще:
– Дарю!
Это значило, что невеста оказалась «дырявая». Поезжане жениха да и многие из гостей невестина чина захихикали. Касьян Кривой побагровел и зло зыркнул на дочь и жену. Последняя поникла головой, догадываясь, что быть ей сегодня битой до беспамятства, как и в первую их ночь.
– В жизни всякое бывает! – встряла между тестем и зятем сваха невесты. – Ну-ка, бабы, запевайте да пойдем в дом жениха пить и гулять!
Свадебный поезд поехал в обратном направлении. Теперь к нему присоединились и гости невесты.
В доме Голопузов свадебный стол был накрыт щедро. Анфиса уже знала, какое решение принял сын. Ласково поприветствовав сватов, она подала Касьяну Кривому кубок с медовухой. Кубок был просверлен снизу. Когда сват взял кубок, Анфиса убрала палец, закрывавший дырку. Медовуха потекла на одежду Касьяну, причем он не сразу заметил это, что вызвало еще больший смех. Сват опять побагровел и сипло молвил сватье:
– Спасибо, сватья, за угощение, за оказанную честь!
Он развернулся и под смешки гостей вышел из избы. Следом ушла и его жена, а так же многие из гостей невесты. Евдокия поняла, что ничего хорошего не ждет ее в замужестве, что родители теперь не заступятся, как бы жестоко муж не обращался с ней. Понял это и Никита Голопуз.
19
Улька Прокшинич быстро освоилась в Путивле. Девка она была безотказная, поэтому парни за ней табуном бегали. Переменяв несколько, она остановилась на Фёдоре Кошке. Был он изгоем из бояр. Отец его, верой и правдой служивший правившему ныне в Чернигове князю Ярославу Всеволодовичу, погиб в битве с половцами. Шестеро старших сестер Федора к тому времени уже были замужем, а мать, тихая и покорная женщина, после смерти мужа постриглась в монастырь, чтобы замолить свой грех перед сыном и людьми. Вынашивая Фёдора, она нарушила запрет – ходила ряженой на свадьбе сестры, потому сын вырос гулящим и нечистым на руку. Он быстро промотал отцово наследство. Старший Кошка оставил по себе хорошую славу, поэтому князь Ярослав принял Федора на службу, но через пару месяцев приказал выпороть и выгнать за отлынивание от службы, любовь к гульбищам, кривляние, насмешки над старшими и богохульство. Младший Кошка не сильно огорчился. Служба тяготила его, но и работать не хотел: не пристало боярскому сыну черным трудом добывать на пропитание. Гораздо интереснее Фёдору было попрошайничать, что считалось менее зазорным, чем пахать, ремесленничать или торговать, или развлекать людей со скоморохами и подворовывать при случае. Он научился играть на сопелке да так искусно, что мог заставить людей смеяться или плакать, а также умел веселить прибаутками, красным
