тоже были открыты окна. Сил'ан подплыл к роялю, поднял крышку клавиатуры. Он не сразу начал играть, а сидел, наблюдая, как гаснут рыжие отсветы на красной черепице домов. Юность и сумерки — вот и всё, что нужно для волшебства. Вечер старел, один за другим зажигались огни в домах. Затеплились фонари, ожили тени, и Келеф, что-то припомнив, досказал вслух:
«Друг мой, друг мой, прозревшие вежды
Закрывает одна лишь смерть».
Тёмная библиотека хранила молчание, равнодушная к его откровенности — она, возможно, тоже знала это стихотворение.[11] Тогда, успокоено улыбнувшись, он коснулся клавиш.[12]
Маг появился на середине восьмого этюда. Келеф заметил его, но не перестал играть, а человек и не думал скрываться. Пересёк комнату, опустил шторы, зажёг свечи и остановился рядом с роялем справа, облокотившись на крышку. Когда Сил'ан опустил руки и вопросительно взглянул на него из под ресниц, Льениз с тихим смешком объяснил:
— Иногда мне кажется, ты приезжаешь к нему, а не ко мне.
— Он — мой, а ты… кто знает, люди переменчивы, — отшутился Келеф.
— Не все люди, — дружелюбно поведал маг, подходя ближе.
Он понимал, что сейчас прикасаться нельзя — до наступления нового дня, когда структура линий должна была обновиться. Лишь тогда Сил'ан вновь ощутил бы интерес. А Келеф, глядя на мага, заключил, что на сей раз тому привиделось нечто особенно трогательное. Настроения Льениза — склонность к приятному самообману — были единственной слабостью мага. Келеф умел ею пользоваться. Он опустил крышку и тихо подумал вслух:
— Что же, раз ты уже к вещам ревнуешь, спустимся вниз и поговорим чуть серьёзней? Без «не переживай»?
Зимень закусил губу, не переставая улыбаться:
— Кё-а-кьё это не понравится.
Сил'ан послушно согласился:
— Хорошо, как скажешь. Правда, Вальзаар бы не узнал, — он скромно опустил ресницы, — а я был бы благодарен…
— Ты ушёл бы из армии, — неожиданно предложил Льениз, усаживаясь в удобное кресло с высокой спинкой.
Говорили много, но всё пустое — вплоть до этих слов.
— Из действующей? — уточнил тогда Келеф.
— Из действующей, — повторил маг, — из испытателей. Вообще. Сейчас не лучшее время.
И насчёт птицы Лье-Кьи ничего не прояснил, но выразился осторожнее обычного:
— Ты во всём ищешь подвоха, — подосадовал он. — Ошибка перерасчёта метрологических единиц привела к тяжёлой гибели дорогого экземпляра — вот что мне известно, и это, заметь, совпадает с официальной версией. Куда ты торопишься, не понимаю? Всё равно вас это коснётся.
Потом он что-то ещё говорил, по привычке пытаясь отвлечь собеседника — люди лучше запоминали окончание разговора.
Недоброе око Сайены угасало, растекаясь туманом. Небо над огромной хищной птицей затягивалось облачной пеленой, и она парила, раскинув крылья, между облаками и туманом, в тусклой мёртвой пустоте. Келеф неторопливо обдумывал всё то немногое, что знал. Зачем светская власть поручила биологам вывести новый вид, если птицы, стоящие на вооружении, ещё далеко не отлетали своё? Обычно весенов можно было заподозрить в скупости, а никак не в расточительности. Последним серьёзным просчётом Келефу казалась летняя война. Весены тогда переоценили свои силы, оттого что готовились сокрушить невежественных дикарей, низшую расу, и не ожидали встречи с упорным противником, полным яростного нежелания поклониться чужеземцам, будь они хоть трижды учёны, вымыты и надушены. Безводье, кипящий песок, иссушающая жара, пыльные бури, палящее Солнце — и никакой тени вокруг — к таким условиям весенняя армия тоже не была готова. Её атаки не произвели впечатления на нечеловечески выносливых летней — Келеф не слышал ни одного рассказа о пехоте. Должно быть потому и летням, и самим весенам, вдохновлённым паникой и ужасом противника, стало казаться, будто воздушные силы и в одиночку могли бы одержать победу.
Нынешний интерес совета к птицам оставался для Сил'ан необъяснимым. Если затевалось перевооружение, отчего об этом не было заявлено во всеуслышание или по крайней мере упомянуто на совете Гильдии? Келеф присутствовал среди слушателей на балконе всякий раз, как ему удавалось выбраться. В этот раз он не смог успеть, а хотел бы узнать, что говорили в правительстве о птичьей проблеме. Впрочем, как раз на такой случай советы исправно посещал Преакс, не находя, правда, в этом для себя ни удовольствия, ни особенного интереса. В ближайшие два дня, размышлял Сил'ан, покинуть часть вряд ли удастся, а вот потом можно будет встретиться, лишь бы только не на территории владений семьи в Гаэл. Вести душеспасительные беседы с Зоа или Вальзааром, равно как и видеться с Нэрэи ему пока не хотелось.
Наконец, всякое перевооружение в Весне предваряло обсуждение требований технического задания и условий конкурса. В совете дым бы стоял коромыслом, представители всех трёх ветвей повсюду и без устали затевали бы споры, делились домыслами, суждениями и фактами; инженеры и разработчики ментально-биологических производств приехали бы в столицу. Ведь речь шла об огромных деньгах и почестях!
А всё было по-другому, но, по крайней мере, «ментальщики», очевидно, прекрасно понимали происходящее. «Не лучшее время», — сказал Льениз. Значит, что-то уже развивалось, набирало обороты, а Келеф даже с подсказки не мог понять, что именно. Маг с тем же успехом мог возвестить: «Грянет гром», стоя под ясным небом. Когда грянет? Откуда придут тучи?
«Всё равно вас это коснётся». Вас — военных? Или, может быть, вас — испытателей? Вероятнее всего, зимень подразумевал, что институт должен будет дать заключение по новой модели. Ничего необычного в этом не было. И только рекомендация, выбивавшаяся из мерной, как скольжение птицы в воздухе, ткани разговора, не нравилась Келефу и будоражила его, заставляя вновь и вновь пытаться угадать решение задачи в условиях неполноты данных.
«Ты ушёл бы…» Но, Луны, даже если всё-таки перевооружение — почему?
Маро славился десятками разных парков. Одни радовали весенов газонами, цветниками, прекрасными скульптурами и фигурами каменных чудовищ, тёмными и таинственными гротами, живописными прудами, фонтанами-«шутихами», конусообразными кустами и правильной геометрией древесных крон. Ни один шаловливый листик не мог убежать за пределы задуманной садовником формы.
Другие изумляли буйством пряной растительности и ароматных цветов, диковинными яркими птицами, гуляющими по саду или сидящими в клетках из драгоценных металлов. Ленивое журчание воды во всевозможных водоёмах навевало мысли о сказочном мире за облаками и приводило жителей столицы в полный восторг.
Наконец, ни гигантизма, ни избыточной роскоши — таких взглядов придерживались многие современные аристократы, заказывая сады вокруг своих домов. Каменные фонари, тонкие деревья в вечном цвету, песок, который каждый день равняли слуги или мастер чайной церемонии, создавая иллюзию струящейся воды.
А в городе-крепости Гаэл было всего два парка. Их называли: маленький и Ледэ. К последнему прибавляли, если случалось пояснять гостям: он занимает треть города.
Никто не пытался сделать обширный парк более естественным, чем сама природа, или искать гармонию между водой и сушей, ровными участками и возвышенностями, следами присутствия человека и дикостью. Им гордились, недаром нарекли когда-то женским именем.
И вопреки последней светской моде в парке Ледэ росли себе и толстые деревья, тянувшиеся ввысь на десятки айрер, и вычурные водяные цветы, и растения-паразиты яркого, неприятного окраса. Долгие века все они раз за разом проживали один и тот же день — когда, согласно мифу, остановилась Ось времён. Непотревоженный лесной массив стал темой работ или источником вдохновения для многих учёных и людей, владевших ментальным искусством. И столь же во многих он вызывал страх. Могучая,
