- Не знаю…
Тамара опять что-то заподозрила, но теперь уже не всматривалась, а стала ощупывать его, теребить за волосы и мять уши. Он безропотно повиновался и лишь увиливал, когда было щекотно.
- Не пойму, - сказала наконец. - На вид Волков, а на ощупь - так вроде и другой мужик… Ты кто в самом деле?
- Не знаю…
Тамара как-то слегка съежилась и осмотрелась:
- Погоди… А что ты тут делаешь? Это же не твоя таможня! Я на нашей шторки повесила, и диван был другой. Почти новый, реквизированный… И это что?
Указала на рукомойник, привешенный в углу. Потом выглянула в проем, отшатнулась и уставилась на Вовченко. А тот сидел и блаженно улыбался, накручивая на палец волосы.
- Ага! Кажется, догадалась! - Она убрала судок с салатом и, слив водку в четвертинку, завернула пробку. - Вы с Волковым таможнями махнулись? Это он так вздумал провести меня? Спрятаться? Думал в заблуждение меня ввести? Свидетельство тебе всучил, а сам за границу?
Снарядила сумку, потом схватила мужика за грудки и приперла к стене:
- Признавайся! Ты Вовченко?
- Не знаю, - растерянно проговорил тот.
- Тебе что, память отшибло?! Где Волков?!
- Я ничего не помню! Отпустите!
Тамара отпустила, схватила сумку и побежала вниз. В зоне контроля осмотрелась, пересекла границу, рванула на себя дверь на вторую лестницу. И чуть не упала, поскольку та оказалась незапертой. Одним духом преодолев шесть крутых пролетов, влетела на смотровую площадку. И тут ноги подкосились…
В святилище уже никого не было, только в часовом проеме сидела пара голубей.
- Волков?! - грозно позвала Тамара - Не уйдешь, Волков!
Ее голос громыхнул над Братково громовым раскатом, голуби взметнулись, словно от выстрела, и ветер промчался над крышами.
- Да я тебя… по следу! - Она потянула носом. - Как волчица, по следу пойду!
Тем временем жрец Вовченко выскользнул из своего храма и, озираясь, побежал куда глаза глядят…
Глава 13
Американец и с ним Дременко с переводчиком находились еще под глубоким наркозом, и если перебинтованного и рыжего от йода Джона уложили на раскладушку лицом вниз, то сопровождающие его лица спали там, где настиг сон, - перетаскивать их на кровати уже не было сил. Оксана сидела возле раненого, Сова все еще делала приборку, что-то отмывала и отскребала, а дед метался от окна к окну или часто выскакивал на улицу.
А там уже встало солнце, и озаренная со стороны России хата была вся в длинных косых лучах и пятнах от зайчиков.
- Шел бы и ты спать! - прикрикнула бабка. - И не вертелся бы под ногами…
- Да я жду, когда начнется. - Он все-таки присел рядом с Оксаной. - Чего он там?
- Температура нормальная, пульс тоже, - сонно отозвалась та. - Ничего ему не сделается…
- Что у вас с Юрком-то не склеилось? Почему не поладили-то? Беспокоюсь я за него, нет и нет…
- Поладили бы, да… убежал он. Через подпол…
- Ты его… не обидела ли? Может, слово худое сказала? Оксана в тот час стряхнула с себя осоловелое состояние и
расправила плечики:
- Не могу же я вот так, сразу… на шею броситься. Столько лет ждала! Хотела немного поломаться, я же девуш
ка видная еще, а он-то… Чтоб цену мне знал, чтоб интерес у него был.
- Цену знал! - проворчал Куров. - Вечно так: вы ломаетесь - мы бегаем… Куда вот он пропал? Кургыттара его в душу! А почему ты спокойная такая?
- Надоело волноваться, привыкла. - Она пощупала пульс у раненого. - Придет, куда денется. Такие девушки, как я, на дороге не валяются!
- Такие девушки в старых девках остаются, - обиделся дед за внука. - Сначала ковыряются, все им не так… А потом кукуют!
- Будто вы не ковыряетесь! - подслушав их разговор, возмутилась Сова. - Ну прямо такие порядочные! Честные! Хоть икону пиши!
Куров молча встал, надел сапоги и громко хлопнул дверью.
И от этого американец проснулся. Но не задергался, не испугался, а, приподняв голову, уставился на Оксану, и вдруг его напряженное лицо просветлело. Он оперся щекой на кулак и проговорил хрипловатым голосом:
- Oh, my lady! A beautiful lady! I'm dreaming or I'm dead?1
- Лежи, больной, и молчи, - сказала ему Оксана. - Тебе нельзя еще разговаривать. Хотя, впрочем, говори, на ране это не отражается.
И, приподняв простыню, глянула на туго перебинтованную ягодицу. А Джон вдруг бережно притянув к себе руку своей прекрасной сиделки, поцеловал ее пальчики:
- It's a dream! A dream! I see you again, I kiss your hand! Is it an action of anaesthesia? Do I have hallucinations?2
- Что ты там лепечешь, не понимаю, - проговорила она, однако руку не отняла. - Ой, какая у тебя щека колючая!
- Ишь, орал как резаный, - заметила Сова. - А после наркоза проснулся и вроде говорит как мужик. Раненые, они все такие…
Американец, не отводя взгляда, попробовал сказать на русском:
- О, рашен экзотик… Я любоф, любоф леди! Вы черева… чаровательный леди!
- Вот и на нашем заговорил, - усмехнулась Оксана. - Очаровательная, это я понимаю. И любовь тоже. Что тебе сказать? Конечно, очаровательная! А ты видел, чтоб у нас были такие же коровы, как у вас в Америке? И не увидишь… Давай, говори еще!
- Эй, вы не слишком там разговорились? Я же слышу, про что.
- Про что, бабушка? Ты английский понимаешь? - Рука Оксаны осторожно выскользнула из ладони американца.
- Когда про любовь талдычат - на всяком понимаю. Больному не положено разговаривать!
- Да у него рана в заднице, пускай. Было бы на пользу, положительные эмоции, а от меня не убудет… Правду говорят - он миллионер? Или так?
- Говорят, он из НАТЫ, служит там.
- То есть на зарплате сидит?
- Должно, на зарплате. Если только родители богатые… Джон снова дотянулся до Оксаниной руки:
- I'll take you away to America! You will become the citizen of free country. You will be my wife! The richest woman on the continent! Just one word from you! The only word!3
- Что мы такое говорим? - кокетливо спросила Оксана. - Что-то знакомое-знакомое! Аж душа затрепетала… Бабушка, ты не понимаешь, о чем это он?
- Да чего тут не понять-то? Замуж хочет взять, увезти в свою Америку… Но ведь обманет, кобель! В одном сириале показывали: увез девушку в другую страну, соблазнил и бросил. А она на панель пошла.
- Куда-куда?
