Больше Довуд-хана мы не видели. В суматохе никто не заметил, как выехал он из расположения части. Вместе с ним исчез и его ночной гость.
— Построить эскадрон! — скомандовал я.
Первые лучи солнца осветили ряды построившихся конников.
— Товарищи!— крикнул я и почувствовал, как дрожит мой голос.— Товарищи, сегодня мы выступаем против ненавистной нам монархии, за независимость нашей родины, за счастье народа. Мы давно мечтали об этом часе, и вот он пробил. Над нашей землей поднимается красное знамя революции. Будем же сражаться под этим знаменем до победного конца! Да здравствует революция и республика! Долой монархию! Слава родине!
— Слава родине!— дружно ответил эскадрон.
В это время Аббас выехал вперед с развернутым красным знаменем. «Вот какой молодец,— подумал я,— уже успел изготовить знамя»,— и скомандовал:
— Знамя вперед! Справа по четыре ма-арш!
И впервые за многие годы наш эскадрон пошел не по воле командования правительственных войск, а по велению сердца. И красное знамя трепетало впереди колонны. Сильные руки кузнеца Аббаса держали его крепко.
Через два часа мы встретились с повстанческими частями.
Салар-Дженг подъехал ко мне. Я отрапортовал ему о прибытии эскадрона в его распоряжение.
С сияющим, радостным лицом Салар-Дженг приблизился к эскадрону, осмотрел воинов и, видимо, остался доволен.
— Товарищи!— заговорил он громким голосом.— Поздравляю вас с началом борьбы за освобождение своего народа. Руки иностранцев давят горло Персии!.. Иностранцы высасывают нашу кровь, отрывают части от нашего тела и взамен делают подарки правителям нашей страны. Они блаженствуют, а народ наш влачит жалкое существование. И это происходит в двадцатом веке, в эпоху прогресса, когда каждый должен работать для всеобщего счастья! И я по долгу своей совести решил вступить на путь справедливой борьбы и помочь народу избавиться от гнета. Я восстал со своим отрядом, потому что не могу больше смотреть на страдания народа. Знайте же, что мы не имеем никакой иной цели, кроме помощи трудовому народу в его борьбе с тиранами. Я приказал своим войскам со всеми обращаться дружественно. Кто из наших бойцов нарушит этот приказ, тот будет сурово наказан. Если мне донесут, что где-то творится несправедливость, я буду принимать решительные меры! Служить народу — вот мой девиз. Да здравствует родина!
И снова, с еще большим энтузиазмом, чем утром, эскадрон ответил по-уставному:
— Слава родине!
Звучат команды, и вот повстанческие войска двинулись по дороге на восток. Шла пропыленная пехота, гарцевали на своих конях кавалеристы, тряслись на двуколках пулеметчики, важно шагали боевые верблюды, и на каждом восседали два вооруженных воина — один лицом вперед, другой назад. Ветер играл красными знаменами.
Ко мне подъехал Пастур, Мы радостно поздоровались.
— Рады?— спросил Пастур.
— Еще бы! Мы так долго ждали этого часа!
— И я радуюсь. А ведь это только начало. У нас будет настоящая армия. Весь народ встанет на нашу сторону. Великие дела ждут нас! Подумаешь — даже дух захватывает!
Он смотрел вперед, и на лице его сияла счастливая улыбка.
НОЧНАЯ ВЫЛАЗКА
В полдень мы вошли в село Ашхане, где, по преданию, родился легендарный Сахраб. Наши разведчики уже побывали здесь, жители знали о восстании и вышли далеко за село встречать повстанческое войско. Мужчины и женщины, старики и дети — все махали руками, что-то кричали, у многих на глазах были слезы. Букеты цветов летели в колонны наших воинов. Один из них угодил прямо в руки Аббаса, и он прижал к лицу яркий пахучий букет. А когда отнял его, я увидел, что глаза его повлажнели и губы чуть вздрагивают. Стойкий и храбрый Аббас, не раз смотревший смерти в лицо, без колебаний расстреливавший предателей и мародеров, был растроган до глубины души. Я отвернулся, чтобы не смущать его, сам чувствуя необычайное волнение.
— Пусть аллах поможет в вашем справедливом деле!
— Кровь наших мужей и сыновей призывает к мести!
— Спасибо вам за заботу о простых трудовых людях!
Вслушиваясь в эти слова, я думал о том, что народ поддержит нас, пойдет с нами, а с такой поддержкой никаким силам не сломить нас.
На окраине села головная колонна остановилась. Я подъехал ближе и увидел необычайную картину. Только что оглушенный, огромной коричневой тушей, лежал на пыльной дороге бык, тяжело дыша. Несколько человек прижали его к земле, а один занес сверкающий на полуденном солнце кинжал. Человек с кинжалом смотрел вверх на Са-лар-Дженга и других руководителей восстания, сидящих на конях.
— Вот уже несколько лет наше село не исполняло добрый курдский обычай — встречать дорогих гостей жертвоприношением,— говорил он громко.— Потому что не было у нас желанных гостей. А те, которые приходили, несли с собой смерть и разорение. И вот сегодня мы приносим в жертву аллаху этого быка в честь наших освободителей. Да будет благословен ваш путь!
Он с силой ударил кинжалом... бык дернулся, стал биться, из вспоротого горла хлынул на дорогу густой темный поток. Кровь пузырилась, свертываясь в пыли. Бык скоро затих... Крестьяне поднялись. Тот, что резал, вытер кинжал о полу чапана и повторил торжественно:
— Благословен ваш путь!
Они отступили, и войско вошло в село.
На площади состоялся митинг. Салар-Дженг говорил о притеснениях и надругательствах иностранцев, о бесправии народа, о необходимости борьбы за лучшую долю.
— Земля, на которой вы трудитесь,— говорил он вдохновенно,— земля, политая вашим потом, отныне принадлежит вам, крестьянам! Владейте ею на благо своего народа!
Восхищенные и благодарные возгласы были ответом на эти его слова.
До позднего вечера над селом звучали курдские народные песни. Солдаты плясали с крестьянскими девушками. По всему селу тянуло запахом жареного мяса, сладковатым дымком.
Салар-Дженг созвал заседание реввоенсовета. Мы собрались в просторной комнате, окна были открыты, и праздничный шум отвлекал, заставлял то и дело оборачиваться к темным проемам. Салар-Дженг приказал закрыть окна.
— Народ радуется, а нам предстоит трудная борьба,— сказал он, оглядывая собравшихся.— Братья! Время сегодня играет нам на руку. Пока до Тегерана дойдет весть о нашем выступлении, пока правительство примет меры и развернет против нас свои войска, надо успеть сделать многое. И прежде всего — взять Боджнурд. И сделать это надо сегодня же, ибо завтра, может быть, будет уже поздно.
Я был обрадован и удивлен. Овладеть Боджнурдом, войти в родной город с освободительной армией — разве не об этом мечтал я долгие годы ожидания? И Парвин будет кидать нам цветы и плакать от счастья... Но разве можно вот так, сразу, сегодня же, взять город, в котором сосредоточено не менее восьмисот солдат? В памяти еще была свежа попытка взять город лачиновскими молодчиками... Правда, если бы Фаррух был порасторопней и посмелее, они бы, пожалуй, и могли ворваться в город...
— Какие будут суждения?— спросил Салар-Дженг. Вскочил Кучик-хан, командир кавалеристов- белуджей, и, сверкая глазами, запинаясь от волнения, заговорил:
— Поручите это дело нашему полку. Мы ляжем костьми, но город возьмем. Мы ворвемся в Боджнурд на своих лихих конях, как на крыльях, и никто не устоит перед нашим натиском. Поручите нам!
Салар-Дженг улыбнулся. Его всегда немного забавляла горячность белуджей.
— Хорошо, Кучик-хан, мы примем во внимание твое заявление. Кто еще хочет высказаться?
