В тот миг, когда овальное зеркало бесшумно качнулось, выпуская из крысиной норы убийц, Шеверт искренне уверовал в то, что Хинкатапи не ушел и остался со своими детьми.
В круглой опочивальне не было никого, кроме самой Царицы, дверь — плотно закрыта. Повелительница серкт спала на низкой и широкой кровати, и ее грудь мерно вздымалась и опускалась.
Шеверт быстро отер ладонь о штаны: так долго ждал этого часа, а вот поди ж ты — руки вспотели, и лоб весь в каплях пота… Быстро оглянулся — Андоли стояла чуть сзади и во все глаза таращилась на спящую Царицу. Кажется, у элеаны задрожали губы, словно собиралась плакать. А вот Дар-Теен глядел на спящую Царицу с явным интересом — но тут и впрямь было на что посмотреть! Юное гибкое тело, в каждой линии — грация и сила одновременно… И косы, чудесные косы, в руку толщиной каждая, цвета меди — такое редко встретишь под небесами!
Шеверт моргнул.
Что это? Царица уже кажется тебе красивой? Но это же чары серкт, иначе не назовешь…
Он неслышно извлек из ножен меч и шагнул к ложу правительницы. Теперь — скорее, скорее, пока злые чары Териклес, если таковые существуют, не оплели сознание…
У Царицы было неповторимое, совершенное лицо. Чистая кожа, черные брови вразлет, пушистые ресницы, маленький и аккуратный носик, чуть приоткрытые губы.
«Разве может столь совершенное создание сеять горе?» — вдруг подумал Шеверт, — «Наверняка во всем виноваты жрецы… Это они ее заставили, точно они!»
Он впился зубами в нижнюю губу и прокусил ее. По подбородку потекла кровь, но боль отрезвила: Шеверт глубоко вздохнул, еще раз оглянулся на ийлура — тот, похоже, совсем раскис… Но для убийства довольно и одного меча.
Сказочник задержал занесенный клинок — а затем резко опустил его вниз. Вонзая в ничем не защищенную грудь Царицы.
Она успела вскрикнуть, коротко и мучительно. В широко распахнутых черных глазах молнией полыхнула боль, рот открылся — по золотистой щеке потекла черная, густая кровь. Шеверт попятился. Мысли метались под стенками черепа, словно пустившиеся в пляску безумцы — а он все смотрел, смотрел… На тонкие пальцы, судорожно сжавшие белый шелк, на плавный изгиб шеи…
— Ходу! Шеверт, уходим, живо! — голос Андоли неестественно громыхнул, и Шеверт ощутил, как острые ногти элеаны впились в предплечье.
… Но так и не двинулся с места.
Тело Царицы стремительно таяло во мраке опочивальни, растворяясь в темноте как мед в горячей воде. Остались только темные пятна на белых простынях и небольшие углубления там, где она лежала.
— Что… это?.. — кэльчу неожиданно охрип.
— Бежим, бежим, Шеверт! — пискнула Андоли. Она продолжала тянуть его за руку к зеркалу — но вдруг замерла, и испуганно бросилась к Шеверту.
— Всевеликий Фэнтар!..
Сказочник не увидел — услышал, как северянин рванул из ножен верный меч. А Териклес, убитая царица Териклес, медленно шла в глубине четырех бронзовых зеркал. Шла из зазеркалья — в спальню, к своим убийцам, в белых одеждах, с черной диадемой в рыжих волосах. Еще миг — и четыре совершенно одинаковых Териклес грациозно вылились из зеркал, как будто и не бронза это была, а стоячая вода… Четыре Царицы закружились по комнате, сливаясь воедино…
«Да что же это, Отец?» — успел подумать Шеверт, пятясь назад, к ийлуру.
В то время как Андоли, маленькая бескрылая элеана, наоборот рванулась вперед.
— Андоли!!!
«Тебе придется ее убить, Шеверт», — вспомнил кэльчу.
Покровители! Неужели… Неужели элеана все знала, но как ни в чем не бывало шла
«Убить предателя…» — мысль эта вспорола сознание, причиняя боль.
И Шеверт схватился за нож — но, конечно же, было поздно.
Девушка распласталась перед Царицей, приникла головой к маленьким ступням повелительницы серкт.
— Ты помнишь меня? Ты помнишь, как я хорошо служила тебе, божественная? Так яви свою милость!
Глава 6. Мятеж, о котором молчат хронисты
… Буквы неизвестного алфавита плавали над головой, образуя все новые и новые комбинации. Высеченные из льда, они вращались вокруг собственной оси, переворачивались, поблескивая в бледно- голубом свете. Нашептывая звуки и сплетая их в непонятные слова, подобно тому, как искусный ткач создает неповторимый — но никому не понятный узор.
Это была бессмыслица. Ловушка для простаков, загадка, которую можно было разгадывать до бесконечности.
«Нужен ключ. Ключ, чтобы расшифровать. Ключ…»
Виски пронзили первые безжалостные стрелы мигрени. Отчего бы? Если правильно выйти из состояния медитации, никаких болевых ощущений быть не должно.
… Хофру открыл глаза и, не пытаясь таить раздражение, уставился на мальчишку-послушника, который — вот ведь наглец! — осмелился прикоснуться к плечу жреца, пребывающего
— Что тебе? — язык, словно сухая деревяшка, царапал нёбо.
Юнец, посвященный вечному служению Селкирет, сложил руки на груди. Ладонь к ладони, в соответствии с принятым этикетом, и низко поклонился.
— Жрец Хофру Нечирет, Второй Говорящий прислал меня за тобой. Я приношу глубочайшие извинения за то, что прервал твою медитацию.
Преодолевая внезапное головокружение, Хофру поднялся с расстеленной циновки, бросил осторожный взгляд в зеркало — «Опять твои штучки, да?» — и с готовностью кивнул.
— Веди.
Пока впереди семенил послушник, он все смотрел ему в спину, худенькую, с выпирающими крылышками лопаток. Завязанный на затылке короткий хвостик смешно подпрыгивал в такт шагам. Всевеликая мать, а ведь и сам недавно был таким же щупленьким мальчишкой, и также боялся старших жрецов. Недавно?.. Как бы не так. Двадцать лет пролетело, словно один день…
«И у меня… у меня
Но что могло понадобиться Второму Говорящему от скромного жреца Хофру?
Этот серкт по сравнению с вышестоящим — и ныне почившим Говорящим-с-Царицей — был самым настоящим растяпой. С сердцем мягким, как глина на гончарном круге, и с головой, набитой сплетнями словно сундук матроны нарядами. За глаза его прозвали Тестом, и надо сказать, имечко это как нельзя лучше подходило Второму Говорящему, светлокожему, с полным и рыхлым телом. А еще шептались жрецы о том, что все зло этого мира сошлось в первом Говорящем, а на второго уже не хватило.
… Но Тесто, принимая у себя Хофру, оказался не в духе. Проходя вперед между нарядным пуфиком и кушеткой, он молча ткнул пальцем в сторону последней. Хофру присел, а сам Говорящий шумно добрался до кресла и с трудом втиснулся в его деревянные объятия.
Несколько минут ничего не происходило: Хофру молчал, желая сперва услышать причину столь важной встречи, а Тесто склонял голову то к одному плечу, то к другому, и его щеки смешно переваливалсь из стороны в сторону, как будто и правда состояли из подошедшего теста.
— Скажи-ка, брат Хофру, — наконец начал жрец, — тебе известны причины, по которым сама Царица возжелала видеть
