подземелье и не увидела то, чем занимались серкт в черных одеждах…
— Я тебя ненавижу, — глухо стонала она в подушку, — ненавижу, ненавижу! Скольких ты убил, Хофру? Десятки? Сотни?
И без толку было объяснять ей, что так — надо, что в этом тяжкая обязанность жреца. Как донести до понимания элеаны, что ее собраться гибнут во имя великих знаний серкт?
Андоли словно помешалась.
— А может быть, это ты мне крылышки подровнял, а? И как, весело было? Что молчишь?!!
— Будет лучше, если мы никогда больше не встретимся, — наконец выдавил из себя Хофру, — надеюсь, ты сможешь забыть… все это.
О том, что сам он не забывает ничего и никогда, жрец предпочитал молчать.
… Хофру ни минуты не тешил себя сладкой мыслью, что Андоли вернулась к нему, для этого маленькая бескрылая элеана слишком его ненавидела. Но возвращаться для того, чтобы попытаться убить Царицу?
«Но будь Териклес прежней, их попытка могла бы увенчаться успехом», — мысленно возразил себе Хофру, — «будь она прежней, нам пришлось бы уйти из этого мира и искать новые земли».
Н-да.
Всемогущая Селкирет играла смертными, свивая нити судеб в тугие узелки. Будь Териклес прежней… Но маленькая Андоли не могла предвидеть, с каким чудовищем столкнется, а потому наверняка вела отряд отчаявшихся на верную смерть.
— Зачем ты вернулась, Андоли? — прошептал Хофру, — это было ошибкой, возвращаться во Дворец.
На бледном личике элеаны появилось страдание. Сев на полу, она стиснула на груди руки.
— Хофру… Скажи, только скажи, что они сделали с остальными?
— А тебя, значит, твоя собственная судьба уже не интересует?
Он прошел вглубь камеры и остановился над элеаной.
— Не знаю, — Андоли поникла, — но ведь ты… скажешь мне правду? Что они… что вы сделали с кэльчу?
— Ничего.
Хофру разглядывал нищенские тряпки, в которые была одела Андоли. К тяжелому запаху давно не стираной одежды примешивался мятный холодок, единственное напоминание о том, какой Андоли была здесь, в саду Царицы.
Элеана обхватила голову руками и уткнулась носом в коленки.
— Не обманывай меня. Я ни за что не поверю, что Царица запросто вот так простила нас…
— А разве я говорил о прощении? — он оторвался от созерцания макушки Андоли, окинул взглядом камеру.
Мрак, зловоние, холод. Да здесь и здоровый страж долго не продержится, не говоря уже о хрупкой элеане. Как назло, под сердцем сладко кольнуло воспоминание — то единственное, ради которого стоило жить: Андоли, свернувшаяся калачиком на постели. Кажется, тогда она еще могла улыбаться во сне… Но ведь у каждого смертного бывает то счастливое время, когда он засыпает и просыпается с чистой и невинной улыбкой. Потом время это проходит, и остается лишь окаменевшее, холодное сердце в груди.
— Мне придется допросить тебя по всем правилам, — неохотно процедил Хофру, — надеюсь, ты понимаешь, что это значит. Такова воля Царицы.
Андоли тихо всхлипнула, и ее плечи предательски задрожали.
— Я не хочу этого делать, — добавил жрец, — у меня есть некоторые соображения, как этого можно избежать.
— Мне все равно, — покачала головой элеана, — теперь…
— А мне — нет, — хмуро отрезал жрец, — и я по-прежнему хочу, чтобы ты убралась отсюда как можно быстрее.
Девушка вскинула на него удивленные глаза, и в тот миг Хофру захотелось бежать из камеры подальше, навсегда, чтобы уже никогда не встречаться с той чистотой и невинностью, которые все еще жили в волшебных аметистовых глазах.
— Я… не хочу тебя видеть, Андоли, — с усилием прошептал он.
Губы элеаны тронула горькая усмешка.
— Но разве казнь — не выход?
— Нет.
Чувствуя, что беседа заходит в тупик, Хофру прошелся по камере, из угла в угол. Андоли по-прежнему сидела на полу, подтянув к груди колени и положив острый подбородок на руки.
— Теперь слушай меня внимательно, — жрец остановился в углу и покосился на дверь. Убедившись, что она по-прежнему плотно закрыта, он продолжил, — завтра я приду к тебе с писцом, который будет вести протокол. Ты расскажешь, что тебя
Тут он невольно запнулся: перед глазами все еще стояла уютная комната, вышитые цветным бисером подушечки и — нобель в окровавленной мантии, мешком вывалившийся из дверей царской опочивальни.
— Ты все это время тосковала по божественной Териклес, — деревянным языком закончил Хофру, — и мечтала вернуться.
Жрец взглянул на Андоли — та грустно и с легким укором смотрела на него.
— Зачем мне это, Хофру? К чему мне спасаться, если мои друзья обречены?
— Я бы так не говорил, — он почувствовал, что щека нервно дернулась, и принялся тереть ее, — тот ийлур… Он, как оказалось, имеет особую ценность для Царицы.
— Какую?
— Тебе это знать не обязательно, — огрызнулся Хофру, — что касается кэльчу… Полагаю, что кого-то придется казнить.
— Хофру… — Андоли проворно поднялась на ноги и неслышно, словно кошка, приблизилась, — Хофру, милый, хороший… пожалуйста… сделай, чтобы никого из них не казнили, а?
Он недоуменно уставился на пальчики элеаны, теребящие застежку куртки. Как любопытно — в ушах еще не отзвучало ее «ненавижу», а теперь вот — милый и хороший. Что же такого случилось с Андоли за время ее странствий по Эртинойсу? Или — простила, забыла, поняла?.. Вряд ли. Заглянув в ее глаза, жрец понял, что слова — не более, чем шелуха. Ничего не изменилось с того момента, как он помог ей бежать, а если и изменилось — то только не по отношению к жрецу Селкирет.
— Ты же можешь это сделать, — растерянно пробормотала Андоли, — ты такой могущественный! Ты и раньше был одним из главных жрецов, а теперь наверняка…
И тут вдруг Хофру почувствовал зависть. Самую обычную белую зависть, да! Он начинал завидовать и приговоренному к казни кэльчу, и тому ийлуру, в котором Териклес почувствовала великий Знак… Потому что никто и никогда не пекся так о жреце Хофру, как пеклась о пленных маленькая бескрылая элеана.
— Хофру, — ломкий голос Андоли вернул его в реальный мир, — Хофру, я сделаю все, что ты только скажешь… Только спаси их…
В аметистовых глазах билось, пульсировало отчаяние. Андоли трясло, миловидное личико превратилось в маску отчаяния. Она протянула руки к Хофру, как будто для объятий — и жрец попятился. Воскрешение воспоминаний оказалось чересчур болезненным даже для него.
— Единственное мое желание, — прошипел он, глядя на беспомощно упавшие девичьи руки, — чтобы ты убралась отсюда подальше и никогда — слышишь? — никогда не возвращалась.
Подбородок Андоли задрожал, и слезы, так долго сдерживаемые, потекли блестящими каплями по щекам.
— Хофру… — ее шепот запутался в шелесте жреческого одеяния.
— Я полагаю, мы договорились, — поспешно сказал жрец и отвернулся.
Через несколько мгновений пытка закончилась: Хофру снова оказался в мрачном коридоре, рядом со
