драгоценные россыпи жизней, и каждый камень творит Эртинойс таким, какой он есть и каким будет.
— Но я все равно не понимаю, — грустно признался Сказочник.
— Главное, в правильном месте и в правильное время, — задумчиво пробормотал Покровитель и лукаво улыбнулся.
Сказочник задумался и ничего не ответил. Понуро он побрел собираться в дорогу, которая могла быть долгой — а могла оказаться и короткой, как мгновение между двумя ударами сердца.
Упырь подкрался незаметно, что, впрочем, было неудивительно.
Тело мягкое, конечности оплыли болотной тиной… Вот и не слышно его шагов в шуршании мелкого дождика. Подкрался он, как на зло, со спины, Шеверт едва успел рвануться вперед, к огню — но плечо все равно обожгло ядом.
— Упырь! — гаркнул кэльчу во всю силу легких, подхватывая из костра здоровенный сук и почти наугад тыкая в кромешную темень.
Что-то зашипело, большое, надутое тело метнулось в сторону, словно размазавшись в ночной сырости. Упырь оказался на редкость проворным, а это значило, что тварь стара, и очень давно шастает по топям, выискивая очередную жертву. Самым обидным Шеверту казалось то, что до прихода завоевателей,
Андоли, Миль Хитрец, Топотун уже были на ногах, по привычке спиной к спасительному огню, лицом к опасности, затаившейся в ночи.
— Не заметил сразу, — Шеверт покосился на разодранную куртку. Ядовитая слизь с когтей упыря мешалась с его собственной кровью, это было плохо — но не безнадежно. До Кар-Холома рукой подать, а там старая Эльда поможет.
Он поискал глазами книгу, которую выронил — втоптанная в грязь, она тоскливо и укоризненно поблескивала тиснением переплета. Под сердцем больно кольнуло — «эх ты, бедняжка…»
— Где он? Ушел? — Хитрец щурил в ночь темные глаза. В одной руке — верный меч, в другой — круглая склянка с огненным зельем, все равно что полыхающее яблоко.
— Не думаю. Старый, гад. — Шеверт помолчал. Ему показалось, что упырья бородавчатая спина только что мелькнула в просвете между двумя корявыми елками.
— Теперь не отстанет, — Миль присвистнул и подмигнул Андоли, — ну что, красавица, зажарим кровососа?
— Попробуй, — процедила элеана. Она замерла с натянутой тетивой как изваяние. Но вот только Шеверт знал, что никому не тягаться с Андоли в зоркости, и как только ее аметистовые глазки заметят что- то подозрительное, отравленная стрела верно найдет свою цель.
— Шеверт, ты как? — вдруг спросила Андоли, кивнув на пострадавшее плечо.
— Неплохо, — он постарался, чтобы голос звучал спокойно.
Хе-хе, командир еще тот! Не заметил подкравшегося упыря… Смех, да и только!
— Пока неплохо, — поморщился Миль, — ты это, Шеверт… Как только разберемся с гадом, рану прижечь надо.
— Я к Эльде схожу.
— Можешь и не дойти, до Эльды-то, — прошипел гадюкой Хитрец.
Шеверт не стал спорить. Хитрец, конечно, не был приятным во всех отношениях кэльчу, но сейчас он говорил правду. Так что…
— Вот он! — вдруг не своим голосом взвизгнул Топотун, — Во-от!..
Из тьмы как будто надвинулась расплывчатая серая туша, длинные, как зубцы у крестьянских вил когти вспороли воздух. Но Топотун успел пригнуться, рубанул тень — и та, хлюпнув, снова убралась в ночь.
— Задел, задел, — Миль сплюнул под ноги, — еще немного, и он готов.
— А если развернется и в лес уйдет? — подала голос Андоли.
— Да он же безмозглый, этот упырь, — заверил словоохотливый Хитрец, — он теперь не успокоится, пока кого-нибудь из нас не схрумает.
И Шеверту померещилось, что Андоли в сердцах обозвала Миля дураком.
Воцарилось затишье. Трое кэльчу и бескрылая элеана все также стояли кругом, спиной к огню — и оружием к проклятому кровососу. Шелестели редкие капли дождика, над топями висела пелена, сотканная из редкого тумана и запаха гниения…
Шеверт снова покосился на книжку, и ему стало обидно — размокнет, испортится такая находка, напоминание о былом. Обидно до слез… А может, это яд начал действовать?
«Яд упырей туманит разум, и заставляет жертву потерять бдительность», — процитировал кто-то очень здравомыслящий в голове Шеверта.
— Куда?!! — рявкнул Миль, — Назад!!!
— О, Боги, — колокольчиком звякнул голосок элеаны.
Но Шеверт уже склонялся над коричневым переплетом, пальцы погрузились в грязь, выковыривая книгу из холодной жижи.
«Иди-иди ко мне, моя хорошая», — он даже успел улыбнуться.
И в этот миг из мутной темноты топей выскочил упырь, уверенный в том, что жертва больше не будет сопротивляться.
Все произошло очень быстро: Шеверт вдруг увидел нависшую над собой серую тушу, всю покрытую бородавками и слизью, увидел руки-лапы, увенчанные длинными лезвиями когтей. Самым странным оказалось то, что у болотной твари было лицо — не морда, а именно лицо, бело-синее, в черных пятнах, и раньше это лицо могло принадлежать какому-нибудь ийлуру…
«Превеликий Покровитель», — Шеверт смотрел в это страшное лицо и не мог шевельнуться, только прижимал к груди злополучную книжку.
«А сейчас на опытном образце мы опробуем яд, означенный как серкулиум», — вклинился в сознание голос черного жреца серкт, — «очевидно, введенное количество средства не является смертельным, хотя приводит к судорогам».
— Шеверт! — вопль элеаны донесся издалека, как будто Шеверт сидел на дне глубокой ямы, а Андоли парила в небе на несуществующих крыльях.
— Шеверт!!!
Он с трудом отвел взгляд от упыря и отшатнулся, по-прежнему прижимая к груди спасенную книгу.
А в следующее мгновение взвился столб пламени, принявший тварь в свои смертоносные объятия.
— …Командир наш бесценный, ты в своем уме?
Миль говорил вкрадчиво-спокойно, с холодком в голосе.
Шеверт молча посмотрел вслед удравшему упырю: в ночи полыхало багровое зарево, и это означало, что зелье Хитреца не пропало даром.
— Топотун, давай, держи его, — в голосе Миля вдруг прибавилось усталости, — рану прижечь бы…
— Подождите, — Шеверт удивленно уставился на Андоли, которая появилась перед ним внезапно как тот упырь, — Шеверт, тебе плохо, да?
«Тебе-то что за дело?» — мысленно огрызнулся кэльчу, но вслух ничего не сказал.
Вообще ничего…
Потому что после случившегося оставалось только молчать.
И, конечно же, по возвращении немедленно сложить с себя все полномочия командира отряда. Вот так…
— Шеверт, иди, сядь, — Андоли заботливо взяла под локоть, усадила на одетое в моховую шубу бревно, — ну, пожалуйста, не молчи… Можно… я возьму это?
Худые пальчики коснулись книги, но Шеверт, вместо того, чтобы смириться и отдать ее, только сильнее прижал к себе.
