случае, со слугами я побеседую обязательно.
Хозяин дома поглядел на Амалию и угас. Чем дальше, тем сильнее он чувствовал, что его словно затягивает трясина, выбраться из которой он бессилен. Сейчас он больше всего жалел, что вообще пошел на поводу у жены и устроил этот никчемный вечер. «В следующий раз, – решил для себя Павел Петрович, – буду стоять на своем и не дам Аннушке верховодить». И хотя статский советник отлично знал, что ничего такого у него не получится, ему было приятно думать, что когда-нибудь он все-таки проявит твердость и покажет себя с самой неуступчивой стороны.
– Александр, значит, мы остаемся? – взволнованно спросила Варенька. – Но мои родители… Они будут волноваться!
– Они не станут волноваться, потому что знают: я с вами, – спокойно ответил барон Корф.
Что-то такое было в его тоне, отчего Варенька моментально воспряла духом. «Конечно, он больше не любит свою бывшую жену, – подумала Варенька. – Но он служит при дворе и не может позволить, чтобы на его имя легла тень. Сегодняшняя история крайне… крайне дурно пахнет. Только поэтому он и поддерживает решение этой дамы самим провести следствие. Очень разумно, очень».
– Позволительно ли будет мне спросить, с чего именно, сударыня, вы собираетесь начать? – непринужденно осведомился Владимир Сергеевич. Его самого, судя по всему, все происходящее слегка забавляло.
– Для начала, – сказала Амалия, – мне хотелось бы иметь список всех слуг с обозначением их обязанностей. Всех, кто находится в доме сегодня.
Павел Петрович провел ладонью по лицу.
– Хорошо… Анна Владимировна осталась с Митенькой, я попрошу ее составить такой список. Что-нибудь еще?
– Пока больше ничего, – ответила Амалия. – Соседняя комната свободна?
– Да, но ее еще не обставили, – несколько сконфузился Верховский.
– Не имеет значения. С вашего позволения, дамы и господа, я отправлюсь туда и буду вызывать вас по одному. – Она повернулась к своему бывшему мужу. – Как ваша рука, Александр? Не болит?
– Прошу вас, не беспокойтесь, – откликнулся тот. – Со мной все хорошо. Или вы хотите прежде всего поговорить со мной?
Амалия бросила взгляд на Вареньку и заметила, что та как-то уж чересчур нервно прислушивается к их разговору и то и дело покусывает губы. Поэтому молодая женщина сказала:
– Нет, Александр. Прежде всего я хочу побеседовать с Венедиктом Людовиковичем.
Глава 11 Версии
– Мне казалось, мы с вами уже обо всем успели побеседовать раньше, – с некоторым удивлением заметил доктор, садясь напротив Амалии.
Комната, в которой они сейчас находились, похоже, была предназначена для хранения старых игрушек, которые по каким-то сентиментальным причинам хозяевам жалко выбрасывать. На полках неказистого, кособокого шкафа были разложены кубики, оловянные солдатики, ветхие куклы. В углу стоял целый ящик, набитый старой елочной мишурой, и Амалия невольно задержала на нем взгляд. По ее просьбе на шаткий столик поставили лампу и принесли из гостиной два стула.
– Должна вам признаться, доктор, – заговорила баронесса с легкой улыбкой, – наш разговор – лишь некий стратегический маневр с моей стороны.
– В самом деле? – усомнился Венедикт Людовикович.
– Да. Мне бы хотелось, чтобы остальные гости немного успокоились, потому что для меня крайне важно будет все, что они смогут вспомнить. А когда человек встревожен, взбудоражен, trop nerveux [19] , от него, как от свидетеля, мало толку.
– Ну, раз так… – Де Молине пожал плечами. – Можно вопрос, госпожа баронесса? Вы и в самом деле рассчитываете найти того, кто убил Беренделли?
– Да, – просто ответила Амалия. – Как мы знаем, Беренделли был убит после того, как вы оставили его в малой гостиной, и перед тем, как я с Верховскими и Бил… с моим кузеном заглянула к нему, чтобы попрощаться. Что вы помните о том промежутке времени?
– Я? – Доктор поморщился. – Думаю, то же, что и все. Мадемуазель Мезенцева пела, господин композитор ей аккомпанировал.
Амалия вздохнула.
– Собственно говоря, меня скорее интересуют те, кто по каким-либо причинам выходил из комнаты, – призналась она. – Вот вы, к примеру, – вы сами выходили из гостиной?
– Я? Нет.
– Вот именно поэтому мне и важно ваше мнение, – объяснила Амалия. Во время выступления Вареньки доктор находился как раз против нее, и она отлично помнила, что тот и в самом деле не покидал гостиную.
– Понимаю, – протянул Венедикт Людовикович. – Видите ли, госпожа баронесса… Не знаю, как вам объяснить, но я был очень увлечен пением. Музыка напомнила мне времена… – мужчина замялся, затем объяснил с вымученной улыбкой: – Я погрузился в приятные воспоминания.
– Вы любите оперу? – поинтересовалась Амалия.
– Да, – вздохнул доктор. – Когда я жил в Париже, то старался не пропускать ни одной премьеры. Правда, это было давно, я учился тогда в университете, – пояснил он. – Снимал каморку у старушки на Иерусалимской улице, которая работала в оперном театре, и она иногда тайком проводила меня в зал. Впрочем, чаще мне приходилось покупать билеты на галерку – я не хотел, чтобы у бедной женщины из-за меня возникли неприятности.
– Вижу, вам нелегко пришлось в жизни, – заметила Амалия.
– Да, и от тех времен мне осталась в наследство болезнь желудка, – усмехнулся де Молине. – Фиакр после представления я тоже не мог себе позволить, так и возвращался к себе ночью – пешком.
Амалия с любопытством взглянула на него.
– Наверное, в те годы это было не слишком безопасно. Париж – беспокойный город.
– Нет, у нас на Иерусалимской улице все старались вести себя прилично. Разве вы не знаете? Ведь рядом находится полицейское управление Парижа.
– А, ну да, конечно, – протянула Амалия. – Кстати, у нее очаровательный голос.
– У мадемуазель Мезенцевой? О да! Жаль только, что ее талант так и пропадет в гостиных, ведь девушка никогда не выйдет на сцену.
– Однако, как вы понимаете, Венедикт Людовикович, интересует меня сейчас не она, а тот из гостей, кто выходил во время ее выступления. Постарайтесь все-таки вспомнить, вы никого не заметили?
– Поскольку это действительно важно… – де Молине наморщил лоб и задумался, а Амалия отвела глаза и стала смотреть на ящик с елочной мишурой. Прошло несколько минут.
– Я помню, композитор выходил перед последней арией, – наконец промолвил доктор. – Он извинился и вышел, но очень скоро вернулся. Еще, мне кажется, госпожа графиня тоже исчезала на какое-то время. Впрочем, я не слишком уверен.
– Значит, Никита Преображенский и Елена Николаевна Толстая, – пробормотала Амалия. – Очень хорошо. Ваша информация многое нам дает.
– А мне не дает ничего! – внезапно выпалил Венедикт Людовикович. – Я не могу себе представить ни одного из них в роли убийцы несчастного маэстро. Не говоря уже о том, что мало ли какие могли быть у них причины выйти на минуту из комнаты.
– Как раз причины мне и предстоит установить, – с загадочной улыбкой отозвалась Амалия. – Больше вы ничего не помните?
– Боюсь, нет.
– Хорошо. Если вдруг…
– Да, разумеется, госпожа баронесса. – Де Молине поднялся с места.
– Благодарю вас, Венедикт Людовикович. Если вас не затруднит, пригласите ко мне господина барона.
Доктор вышел из комнаты, и через минуту знакомый Амалии – даже слишком хорошо знакомый! – стройный блондин переступил порог.
– Мне сказали, вы меня ждете?
– Да. Прошу вас сесть.
– Лично я запретил бы следователям допрашивать своих близких, – все-таки не удержался барон от того, чтобы показать свой нрав. Но Амалия не обратила на его слова особого внимания.
– Мы с вами давно уже не близки, Саша, – мягко напомнила она. – А как раз наоборот. Кстати, позвольте вас поздравить.
– С чем? – насупился офицер.
– Ваша невеста очень мила.
– Вот как? – Глаза Александра сверкнули. – Должен заметить, сударыня, что если бы не ваше настойчивое и совершенно необъяснимое желание разорвать узы брака, которые нас связывали, я бы никогда… – он осекся, потому что продолжение фразы сказало бы куда больше, чем он готов был сказать.
Амалия смотрела на кукол в шкафу. В комнате воцарилось молчание.
– Могу я спросить? – нарушил тишину Александр.
– Да.
– Почему вы пошли к императору с прошением о разводе? Чем я имел несчастье не угодить вам? Мне кажется, я делал все… – Он закусил губу. Амалия по-прежнему упорно не смотрела на него. – Я никогда не оскорблял вас даже в мыслях. Кто-то оклеветал меня? Вы поверили чьей-то сплетне? Чьей?
…Нет, все это было слишком мучительно, слишком непросто. Как, как можно объяснить человеку, что она ушла, потому что просто разлюбила его? За одно мгновение – всего лишь за одно! – но его хватило для того, чтобы она поняла, что больше не может быть с ним рядом. Да, он обожал ее, готов был на все ради нее, но какое это имело значение, если она его больше не любила?
– Или из-за моей семьи? – спросил Александр.
Он был совсем рядом, стоит только руку протянуть: Амалия слышала его тяжелое дыхание.
– Из-за того, что они не приняли ваших родных?
Конечно, и отношение его родных сыграло свою роль. Разве могли у них вызвать симпатию гордые, но не обремененные достатком самые близкие Амалии люди – дядя, заядлый картежник, и мать, слишком яркая, слишком непохожая на всех. Вдобавок ко всему они были поляки, что более чем серьезно в те времена. Сколько русских писателей выводили польских подданных российского императора в своих произведениях, и все выходило нечто карикатурное и крайне малоприятное: в лучшем случае – стяжатели, задиры, пустопорожние врали и
