самодержавия, взял перо для предписания себе иных законов, кроме
Божиих и совести, то истинный добродетельный гражданин российский
дерзнул бы остановить его руку и сказать: «Государь! Ты
преступаешь границы своей власти: наученная долговременными
бедствиями, Россия пред святым алтарем вручила самодержавие
твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно.
Сей завет есть основание твоей власти, иной не имеешь; можешь
все, но не можешь законно ограничить ее!..» Но вообразим, что
Александр предписал бы монаршей власти какой-нибудь Устав, 49
основанный на правилах общей пользы, и скрепил бы оный святостью
клятвы... Сия клятва без иных способов, которые все или
невозможны, или опасны для России, будет ли уздою для преемников
Александровых? Нет, оставим мудрствования ученические и скажем,
что наш государь имеет только один верный способ обуздать своих
наследников в злоупотреблениях власти: да царствует
добродетельно! да приучит подданных ко благу!.. Тогда родятся
обычаи спасительные; правила, мысли народные, которые лучше всех
бренных форм удержат будущих государей в пределах законной
власти... Чем? — страхом возбудить всеобщую ненависть в случае
противной системы царствования. Тиран может иногда безопасно
господствовать после тирана, но после государя мудрого — никогда!
«Сладкое отвращает нас от горького» — сказали послы Владимировы,
изведав веры европейские.
Все россияне были согласны в добром мнении о качествах юного
монарха: он царствует 10 лет, и никто не переменит о том своих
мыслей; скажу еще более: все согласны, что едва ли кто-нибудь из
государей превосходил Александра в любви, в ревности к общему
благу; едва ли кто-нибудь столь мало ослеплялся блеском венца и
столь умел быть человеком на троне, как он!.. Но здесь имею нужду
в твердости духа, чтобы сказать истину. Россия наполнена
недовольными: жалуются в палатах и в хижинах, не имеют ни
доверенности, ни усердия к правлению, строго осуждают его цели и
меры. Удивительный государственный феномен! Обыкновенно бывает,
что преемник монарха жестокого легко снискивает всеобщее
одобрение, смягчая правила власти: успокоенные кротостью
Александра, безвинно не страшась ни Тайной канцелярии, ни Сибири,
и свободно наслаждаясь всеми позволенными в гражданских обществах
удовольствиями, каким образом изъясним сие горестное расположение 50
умов? Несчастными обстоятельствами Европы и важными, как думаю,
ошибками правительства, ибо, к сожалению, можно с добрым
намерением ошибаться в средствах добра. Увидим...
Начнем со внешней политики, которая имела столь важное
действие на внутренность государства. Ужасная французская
революция была погребена, но оставила сына, сходного с нею в
главных чертах лица. Так называемая республика обратилась в
монархию, движимую гением властолюбия и побед. Умная Англия,
испытав невыгоду мира, старалась снова поднять всю Европу на
Францию и делала свое дело. Вена тосковала о Нидерландах и
Ломбардии: война представляла ей великие опасности и великие
надежды. Берлин хитрил, довольствуясь учтивостями: мир был для
него законом благоразумия. Россия ничего не утратила и могла
ничего не бояться, т.е. находилась в самом счастливейшем
положении. Австрия, все еще сильная, как величественная твердыня,
стояла между ею и Францией, а Пруссия служила нам уздою для
Австрии. Основанием российской политики долженствовало быть
желание всеобщего мира, ибо война могла изменить состояние
Европы; успехи Франции и Австрии могли иметь для нас равно
опасные следствия, усилив ту или другую. Властолюбие Наполеона
теснило Италию и Германию; первая, как отдаленнейшая, менее
касалась до особенных польз России; вторая долженствовала
сохранять свою независимость, чтобы удалить от нас влияние
Франции. Император Александр более всех имел право на уважение
Наполеона; слава героя италийского еще гремела в Европе и не
затмилась стыдом Германа и Корсакова; Англия, Австрия были в
глазах консула естественными врагами Франции; Россия казалась
только великодушною посредницею Европы и, неотступно ходатайствуя
за Германию, могла напомнить ему Треббию и Нови в случае, если бы
он не изъявил надлежащего внимания к нашим требованиям. Министр,
знаменитый в хитростях дипломатической науки, представлял Россию 51
в Париже; избрание такого человека свидетельствовало, сколь
Александр чувствовал важность сего места, и даже могло быть
приятно для самолюбия консулова. К общему изумлению, мы увидели,
что граф Марков пишет свое имя под новым разделом германских
южных областей в угодность, в честь Франции и к ее сильнейшему
влиянию на землю немецкую; но еще с большим изумлением мы
сведали, что сей министр, в важном случае оказав излишнюю
снисходительность к видам Наполеона, вручает грозные записки
Талейрану о каком-то женевском бродяге, взятом под стражу во
Франции, делает разные неудовольствия консулу в безделицах и,
принужденный выехать из Парижа, получает голубую ленту. Можно
было угадать следствия... Но от чего такая перемена в системе?
Узнали опасное властолюбие Наполеона? А дотоле не знали его?..
Здесь приходит мне на мысль тогдашний разговор одного молодого
любимца государева и старого министра. Первый, имея более
самолюбия, нежели остроумия, и весьма несильный в государственной
науке, решительно объявил при мне, что Россия должна воевать для
занятия умов праздных и для сохранения ратного духа в наших
армиях; второй с тонкою улыбкою давал чувствовать, что он
способствовал графу Маркову получать голубую лету в досаду
консулу. Молодой любимец веселился мыслию схватить ее в поле с
славным Бонапарте, а старый министр торжествовал, представляя
себе бессильную ярость Наполеона. Несчастные! Одним словом,
история Маркова посольства, столь несогласного в правилах, была
первою нашею политическою ошибкою.
Никогда не забуду своих горестных предчувствий, когда я,
страдая в тяжкой болезни, услышал о походе нашего войска...
Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать Англии и
Вене, т.е. служить им орудием в их злобе на Францию без всякой
особенной для себя выгоды. Еще Наполеон в тогдашних 52
